пришлось пройти сквозь две цепи солдат. Троцкий принял меня в салон-вагоне».
А вот воспоминание другого современника, писателя Романа Гуля, о Зиновьеве.
«В периоды опасности (октябрьская революция, восстание Кронштадта, наступление Юденича) Зиновьев превращался в дезориентированного, панического, но необычайно кровожадного труса. В периоды же спокойного властвования Зиновьев был неврастеничен, безалаберен и, в противоположность многим старым большевикам, не имевшим вкуса к плотским “прелестям жизни”, Зиновьев с большим удовольствием предавался всем земным радостям. Хорошо выпить, вкусно поесть, сладко полежать, съездить в театр к красивым актрисам, разыграть из себя вельможу и мецената – все это Зиновьев чрезвычайно любил и проделывал с большим аппетитом.
В то время как при Ленине в Петербурге частная сторона жизни комиссаров в Смольном была в полном небрежении, при Зиновьеве на нее сразу же было обращено сугубое внимание. По его личному распоряжению в Смольном стали даваться так называемые комиссарские обеды, которые не только уж на фоне революционного всеобщего недостатка, но и в мирное-то время могли считаться лукулловскими. Только когда в столице голод принял чрезвычайно сильные размеры, комиссары стали указывать Зиновьеву на неудобство в Смольном этого “гурманства” и “шика”. И Зиновьев приказал перенести комиссарские обеды в “Асторию”, гостиницу, целиком занятую коммунистической знатью, где подобные “отдыхи” могли проходить более незаметно. …Как в демагогии, так и в интриге Зиновьев был мастер. От природы необычайно хитрый и ловкий, Зиновьев тут возвышался до большого мастерства…»
Задумывались ли Троцкий и его соратники о кричащем противоречии между лозунгами, которые они провозглашали, и их поведением, их бытом? О том, что народ это противоречие не мог не замечать, отчего они казались ему всего лишь «новыми барами», только еще более жестокими и чуждыми, чем прежние, которых он сбрасывал и изгонял? Мало того, они становились чуждыми самим революционным преобразованиям общества, которые они же и возглавляли. Уже только эти противоречия, при участии Сталина или без него, в новых условиях, помимо всякой оппозиционной деятельности, рано или поздно должны были смести их с исторической сцены.
Для сравнения – воспоминание о Сталине во время революции Серго Кавтарадзе, бывшего его соратника, а затем противника, осужденного по делу Мдивани, Думбадзе, братьев Окуджава (дяди и отца ныне покойного барда): «Когда мы познакомились с ним, на нем был ободранный пиджак уличного разносчика и разбитые сапоги. Многодневная щетина на лице и глаза фанатика. Но смешон он никогда не был. Мы работали в одной организации. Я знавал много революционеров, но такого одержимого делом, неприхотливого, бесчувственного ко всему, что касалось лично его – еды, развлечений – не встречал».
Подчеркнем, что это было сказано противником Сталина, причем уже после его смерти и развенчания.
