рядом.
– Нет. Лежу и думаю, как мне все это надоело.
– Что именно?
– Все. Склоки эти, ругань. Почти каждый день какая-то несуразица происходит. Жили раньше спокойно, а теперь, как на бочке с порохом. Даже домой идти не хочется. То дети визжат, то мамка с батькой скубутся, дядька Егор – пропойца какой-то. Ни работать не желает, ни помогать. Живет у нас почти два месяца, два раза с батькой подрались. Что за братья такие? Поубивать друг друга готовы. На Дуньку смотрю и не понимаю, как можно жить, не думая о завтрашнем дне? Детей шестеро, седьмой на подходе, сидят на нашей шее. И зачем отец их притащил?
– А ты не заметил?
– Чего?
– Как он к детям относится?
– Не знаю, некогда замечать. Работы по хозяйству выше крыши.
– Жалеет он их. Как своих, как родных… – Галя положила голову на грудь мужа и улыбнулась потолку. – И у меня каждый день спрашивает, как мое здоровье. За дите переживает. Не то, что ты.
– Я тоже переживаю, – строгим тоном заговорил Степан. – Или ты думаешь, что я бесчувственный? А? Думаешь?
– Ничего я не думаю. Степ, а раз тебе тоже тут тяжко, может переберемся в другую хату?
– Тоже? Ты сказала «тоже»? – приподнял голову Степан.
– Да, – разочарованно вздохнула Галя. – Устала я что-то. Столько народу, что не продохнуть.
– Батьку жалко, да и мамку… Поживем – увидим, как там дальше сложится. Авось, построим им отдельный дом…
– Угу, в нашем дворе, чтобы продолжали глаза мозолить.
– Спи, там видно будет. Может, батька уже передумал, только нам ничего не говорит. А что там про деда было?
– Ты о чем?
– Ну я слышал, как деда вспоминали. Дунька сказала, мол, в больнице помер?
– Живой он. Живой.
– Как?
– А вот так. Неходячий. Ох… боюсь, Панкрат Федосеевич и его сюда притащит.
Панкрат не спал всю ночь. Душа болела, в сердце ныло, голова гудела. Отец… как же так, отец? А куда мать смотрела? Как позволила тебя покалечить и в белых палатах оставить? Сказала, что умер батька, на местном кладбище похоронен… То-то Иваныч, пьянчужка местный, про батьку ничего путного сказать не смог. Мол, был и нету. По глазам видно, все вокруг лгут. Да так лгут, что волосы дыбом встают. Эх, что за напасть такая? Что за родня? Жестокие, хуже зверей.
Все обиды, как горным ручьем, смыло. Панкрат потирал грудь слева и думал об отце. Неужели пил? Правду говорят, что он мать по двору гонял? Раньше он таким грубым по отношению к матери не был. Или Панкрат запамятовал?
Рано утром он встал, выпил молока с хлебом и собрался в дорогу.
– Куда в такую рань? – Глафира как чувствовала, проснулась и прибежала к Панкрату, когда тот уже выходил.
– К батьке поеду. Проведаю, – ответил он, открывая дверь.
– Зачем тебе? Панкрат, не нужен он тут, – поняла Глафира, если Панкрат узнает правду,
