фотографии, вырезки из газет, любовные письма моей маме. По мере того, как его тексты становились все смелее, я задавал все более глубокие вопросы. О чем ты больше всего сожалеешь? Как ты пережил свой первый кризис? Этот процесс продолжался в течение следующих четырех лет, пока мой отец, человек, никогда не писавший ничего длиннее записок, не решился написать автобиографию. Это стало самым замечательным преображением, которое когда-либо видели в нашей семье.
Но чем же именно объясняется подобное изменение? Чтобы узнать больше, я погрузился в нейробиологию и биохимию повествования; я опрашивал экспертов о том, какие психологические и эмоциональные преимущества несут в себе воспоминания о жизни; я выслеживал пионеров в зарождающихся дисциплинах нарративной геронтологии, нарративного пубертатного периода и нарративной медицины. То, что я обнаружил, было молодой, но стремительно развивающейся областью знаний, построенной на идее о том, что переосмысление и реконструкция наших личных историй совершенно необходимы для полноценной жизни.
Но также я обнаружил, что во всем этом чего-то не хватает. Один аспект того, через что проходил мой отец, что пережил я сам, что переживали почти все, кого я знал, казалось, оставался за рамками обсуждения. Этот недостающий ингредиент касался того, что Маршалл определил как ключевой элемент семейных историй, – их формы.
Я начал думать, что наши личные истории точно так же, как и семейные, имеют определенную форму. У каждого из нас есть ряд невысказанных предположений, диктующих то, как, по нашему мнению, будет разворачиваться наша жизнь. Эти ожидания приходят со всех сторон и влияют на нас больше, чем мы готовы это признать. Например, нас заставили поверить, что наша жизнь всегда будет развиваться по восходящей, и теперь мы шокированы, обнаружив, что вместо этого в ней постоянно случаются взлеты и падения. Наше общество говорит, что нам следует наслаждаться прогрессом, но опыт подсказывает, что мы часто бываем удручены провалами. Может ли это несоответствие объяснить беспокойство, которое испытывают столь многие из нас?
Все эти вопросы пришли мне в голову в один прекрасный день. Поводом стала 30-я встреча выпускников моей школы. Я надорвал спину, и мой одноклассник Дэвид предложил захватить меня из Бруклина, где мы оба живем. «У нас будет шанс наверстать упущенное», – подумал я. Но Дэвид, как выяснилось, закрывал многомиллионную сделку с недвижимостью и всю поездку на машине провел, переключаясь между телефонными разговорами с возбужденными юристами с одной стороны и удрученными коллегами с другой. Накануне девятимесячный ребенок одного из деловых партнеров Дэвида заснул и больше не проснулся. Дэвид был одновременно на вершине мира и полностью раздавлен.
В тот день я представлял группу выдающихся одноклассников. В процессе подготовки я собрал их резюме – все аккуратно напечатанные и довольно впечатляющие. Но я был настолько потрясен историей, которой поделился Дэвид, что, когда
