* *Их с Ибрагимом проводят в больницу через один из входов в дальнем конце здания. По пути к лифтам моя мать вглядывается в длинный коридор: он словно только что натерт воском, стены поблескивают в свете ярких ламп. Она видит толпу людей, шумно требующих, чтобы охрана их пропустила. Репортеры выкрикивают вопросы. Сверкают вспышки фотокамер. Мать прошибает холодный пот, она слабеет. Ее голова, ее живот – все начинает протестовать.
– Я сейчас упаду, – говорит она Ибрагиму. – Можно опереться на тебя?
Но Ибрагим уклоняется от этого предложения: как настоящий мусульманин, он не вправе дотрагиваться до нее. Впрочем, он позволяет ей ухватиться за его ремень.
В лифтовом холле один из полицейских указывает пальцем на дверь лифта и грубо говорит: Вперед! В угрюмом молчании они поднимаются в отделение интенсивной терапии. Когда двери лифта открываются, моя мать выходит в ярко освещенный коридор отделения – и тут же какой-то спецназовец вскакивает и направляет свой ствол прямо ей в грудь.
Она ахает. Ибрагим ахает. Один из полицейских закатывает глаза и жестом показывает спецназовцу, что все в порядке. Тот опускает оружие.
Моя мать бросается к постели отца. Ибрагим медленно, чтобы дать ей время, заходит следом.
Баба без сознания, его тело сильно отекло, и он голый до пояса. Он подключен проводами и трубками к полудюжине медицинских аппаратов, и у него длинный свежий шов на шее, там, куда попала пуля сотрудника почтовой службы. Выглядит так, будто по шее ползет гигантская гусеница. Медсестры торопливо работают у постели отца. Они недовольны тем, что их прервали.
Моя мать протягивает руку, чтобы дотронуться до плеча мужа. Его тело твердое и кожа такая холодная, что она отдергивает руку.
– Он умер? – спрашивает она дрожащим голосом. – Господи, он уже умер!
– Нет, он не умер, – говорит одна из сестер, не пытаясь скрыть раздражение. Семья убийцы. – И держите руки при себе. Вам нельзя его трогать.
– Но это мой муж. Почему мне нельзя его трогать?
– Потому что у нас тут такие правила.
Моя мать слишком расстроена, чтобы понять, в чем дело, но позже она сообразит: сестры испугались, что она сорвет трубки и провода, чтобы позволить отцу умереть. Теперь она держит руки по швам. Она наклоняется, чтобы что-то прошептать ему на ухо. Она говорит ему, что все хорошо, что она здесь, рядом с ним, что она любит его… И что если он до сих пор держался только ради нее – то все в порядке, она здесь, она любит его, и он может уйти. Когда сестры отворачиваются, она целует его в щеку.
Позже в маленькой переговорной рядом с отделением реанимации какой-то доктор говорит моей матери, что отец будет жить. Этот доктор – первый добрый человек, которого она встретила за всю ночь, и, столкнувшись с сочувствием, простым и человечным, она в первый раз не может сдержать слез. Прежде чем продолжить, он ждет, пока она возьмет себя в руки. Доктор говорит, что Баба потерял очень много крови и что ему сделали переливание. Пуля все еще
