царя, вздрогнул, встрепенулся он. Умолкли голоса людей. Воцарилась тишина. Сверкнув глазами, загремев кандалами, промолвил, наконец, старец Солон: «Это?.. Это – счастье сильного, горе – умного!»
Кровь отлила от лица Македонского, вспомнил он слова учителя своего Аристотеля. «Верно говорит старец. Прославлюсь я не умом, а кровавым оружием», – и умолк в раздумьи… Вдруг, с удивлением подумал: «А ведь он… даже побежденный, низвергнутый… силой ума обессмертит себя… Я же обесславлю, покрою позором имя свое, коль убью его», – и, обращаясь к Солону, решительно произнес: «Ты прав! Да восторжествует правда!» – и велел отвязать от позорного столба старца, снять с него кандалы и усадить рядом с собой…
Победители предались радости-ликованию, трапезе-пиршеству. В полночь разожгли множество костров, сожгли тысячи пропитанных смолой факелов. Заколыхались во тьме тени людей. Александр Македонский заметно захмелел, потому, может, обратился он с таким вопросом к старцу Солону: «А не боишься говорить правду?»
– О-о, правду говорить опасно. Из-за нее, порой, у одного – слетает голова, а у иного – возрастает слава, – отвечал старец Солон.
– Что ты знаешь об этом, расскажи, впредь наукой будет мне.
Кровью изошедшей, пеплом покрывшейся, пылью всклубившейся Мидии бывший властитель, великий царь-государь старец Солон поведал тогда, говорят, такой сказ о правде…
В прошлые дни-годы один из правителей Персии, собрав вельможных господ-госпожей своих, философов почтенных, искусных мастеровых своих, корону на голову возложив, мантию на плечи накинув, обоюдоострый меч прислонив к трону, опершись на посох, означавший высокий чин его, вопрошал в смятении великом: «Кровью клялись вы, что будете праведны, справедливы… Настало время услышать мне от вас правду… Кто скажет правду – восславит имя свое, удостоится награды; кто солжет – тот погибнет от руки палача на кровавой плахе…. Какова участь моя? Каков удел мой? Суждено ли мне счастье? Уготовано ль горе? Каково будущее мое?» – так вопрошал он, грозно сверкая взором…
Все, кто слышал его, умолкли, не смея проронить и звука. Не нашлось никого, кто посмел бы обронить хоть слово. Снизошла глухая тишина. Еще более раздосадовался государь, взыграла кровь его, зажегся недобрый огонь в глазах. Взгляд его становился угрюмей и тяжелее, рука все чаще сжимала рукоять обоюдоострого меча. Так сидел он, наливаясь гневом, не отводя горящего взора с подданных своих. И вдруг раздалось: «Я!» – необычайно гулкий, трубный глас, будто исходящий из самого чрева земли, пронизал людей до самых пят. Удивленным, испуганным взорам предстал могучий старец с долгими, белоснежными власами до самых плеч, с горящими очами, с бородой, ниспадающей на грудь – одной рукой опирался он на посох, другую вытянул встречь государю, чтобы молвить слово… Находившиеся во дворце господа-госпожи вздохнули с облегчением и замерли в ожидании. Государь их солнцеподобный
