было. Темы, занимавшие мужскую половину деревни, ее совсем не интересовали. Из немногих бесед с ними она узнала, что кое-кто был бы не прочь выращивать женьшень на продажу, раз уж правительство дало некоторые послабления, однако ни у кого не хватало смелости попробовать. Мужчины относились к ней с уважением и почтительностью. Поначалу это казалось ей само собой разумеющимся, но через некоторое время, увидев, как жестоко эти же самые мужчины избивали своих жен и беззастенчиво заигрывали с деревенскими вдовами, говоря им скабрезности, от которых Е краснела до ушей, она поняла, как ценно их уважительное отношение. Раз в два-три дня кто-нибудь из них приносил в дом Охотника Ци свою охотничью добычу – то зайца, то фазана. Они также дарили Ян Дун необычные, занятные игрушки, которые мастерили собственными руками.
Когда Е вспоминала те месяцы, ей казалось, что все это происходило с кем-то другим, не с ней; словно то была часть чьего-то чужого бытия, легким перышком впорхнувшая в ее жизнь. Те дни в деревне остались в памяти Вэньцзе серией классических картин – не китайских рисунков кисточкой, а европейских масляных полотен. Китайские рисунки сотканы из пустоты, а жизнь в Цицзятунь была очень насыщенной. Как на старинных картинах маслом, она была полна богатых, ярких красок. Все здесь было жарко и колоритно: печки-лежанки кан[55] с подогревом, устланные пышными тюфяками, набитыми пушицей; табак из Гуаньдуна и Мохэ, которым набивали медные трубки; густая сорговая каша; крепкая водка-байцзю, которую гнали из того же сорго… Жизнь мирная и неторопливая, как речка на окраине деревни.
Больше всего Е запомнились вечера. Сын Охотника Ци – первый человек, покинувший деревню ради заработка, – уехал в город и торговал там грибами; Е делила комнату с его женой Фэн. В те времена в Цицзятунь не было электричества, поэтому вечерами обе женщины усаживались около керосиновой лампы; Е читала, Фэн шила. Вэньцзе, сама того не замечая, наклонялась к лампе все ниже и ниже, иногда опаляя челку, и тогда обе вскидывали друг на друга глаза и улыбались. С Фэн, понятное дело, такого никогда не случалось. Зрение у нее было острое, она могла делать тонкую вышивку в полутьме, при свете тлеющих углей. Два младенца, которым еще не исполнилось и полугода, сладко спали рядышком на кане. Е любила наблюдать, как они спят; их ровное посапывание было единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты.
Поначалу Е не нравилось спать на нагретом кане, ей даже становилось нехорошо, но постепенно она привыкла. Ей снилось, будто она ребенок, лежащий в чьих-то теплых объятиях. Человек, который держал Вэньцзе, не был ни ее отцом, ни матерью, ни покойным мужем. Она не знала, кто это. Но ощущение было таким реальным, что она часто просыпалась в слезах.
Однажды она отложила книгу и увидела, что Фэн опустила на колено матерчатую туфлю, которую вышивала, и сидит недвижно, уставившись на огонек керосиновой лампы. Заметив, что Е смотрит на нее, Фэн спросила:
– Сестра, а почему звезды не падают с неба на землю?
Кан – традиционная система отопления в крестьянских домах Северного Китая и Кореи. Типичный кан представлял собой широкую кирпичную или глиняную лежанку, внутри которой по специально проведенным каналам, служившим также дымоходом, проходил горячий воздух от печи. Печь, находившаяся у одного из концов лежанки, использовалась и для приготовления пищи. Сверху кан накрывался бамбуковыми или соломенными циновками. Иногда имел вид деревянных нар, внутри которых проходили глинобитные трубы, через которые дым из очага поступал к высокой трубе (3–3,5 м в высоту, по свидетельству Генри Джеймса), стоящей рядом с жилищем. Ночью на кане расстилали постель и спали; днем ели, играли в карты, и т. д. Во время еды на кан ставили небольшой столик (около 30 см высотой), вокруг которого семья садилась обедать или ужинать. Иностранные путешественники восхищались экономичностью системы: совсем небольшого количества топлива было достаточно, чтобы прогреть кан до комфортной температуры, которую он сохранял всю ночь. (По мат. Википедии.) –
