не побоялся привести здесь несколько отрывков из писем вдовы Толстого. Подлинные документы имеют иногда неотразимую прелесть и убедительность. Мне хотелось, чтобы с этих страниц прозвучал голос самой Софьи Андреевны. Читатель видит, как прост, непритязателен и человечен этот голос, как нескладно было делать из Софьи Андреевны демона (неблагодарная работа В. Г. Черткова). На самом деле это был живой, сердечный, открытый, друживший со счастьем и много страдавший человек, человек, знавший жизнь и понимавший людей, человек с обычными человеческими достоинствами и недостатками, такой, как вы и как я, не требовавший для себя лично от жизни слишком много, ревниво охранявший благополучие семьи, однако – привязанный к ней не одними только материальными узами, женщина, ревниво хранившая память о муже-гении, радовавшаяся детям, природе, искусству».
Читателя может также заинтересовать оценка, данная Булгаковым письмам С. А. Толстой (в 1956 г.)27:
«В письмах Софьи Андреевны ко мне чувствуются еще не зажившие раны, причиненные престарелой женщине уходом Толстого из дома и его неожиданной кончиной. Трогают выражения глубокого покаянного чувства подруги жизни великого человека, не сумевшей подняться до его уровня. Передаются подробности о проведении в жизнь завещательных распоряжений Толстого и о судьбе его наследия. Рассказывается о занятиях Софьи Андреевны и о быте Ясной Поляны в первые годы после смерти Толстого, даются характеристики детей Толстых.
В письмах проявляется также постоянная забота С. А. Толстой о детях, о внуках, внимание к гостям – как к родственникам, так и к знакомым и незнакомым. Не может не быть оценена готовность Софии Андреевны лично показывать дом и рассказывать о Толстом десяткам и сотням туристов.
Трогает забота о слугах: о престарелой пенсионерке-няне, о поваре. Мать и бабушка, действительно, занята была гораздо больше судьбами своего домашнего круга, чем своей собственной судьбой.
Обращает внимание исключительная любовь Софьи Андреевны к Ясной Поляне и твердое желание ее содействовать сохранению дома и усадьбы, как памятников русской культуры.
Конечно, в личности и в характере Софьи Андреевны, как у всякого человека, соседствовали и положительные, и отрицательные черты. Идеализировать ее образ не нужно. Из тех же писем не трудно сделать заключение об известной узости ее умственного кругозора, ограниченного в значительной степени семейными и материальными интересами, о непонимании смысла совершавшихся в 1917 г. социальных перемен, о неутихающей вражде к В. Г. Черткову и т. д. И, однако, образ этот все же кажется далеким от того, который дает тот же Чертков в своей книге “Уход Толстого”.
Говорю это не столько с целью защитить Софию Андреевну (хотя и такую задачу я счел бы вполне уместной), сколько для того, чтобы поставить вопрос о более полном и объективном освещении ее внутреннего облика, ее личности и значения ее в жизни Л. Н. Толстого.
Письма ко мне
