Фадеевича в семье называли «дядя Засим». Прозвище пошло от того, что он часто забегал к родственникам на Монетчиковский и, посидев у них, уходил со словами «Ну, засим я пошел».
Он был гораздо хуже образован, чем два других его брата, не так успешен, как Илья, и не столь интеллигентен, как Яков. Он жил в пригороде Москвы, в Лосиноостровской. Работал, кажется, агентом по снабжению на каком-то мелком кожевенном производстве, ничем не выделялся, говорил с заметным акцентом. Мне казалось, что советскую жизнь он понимал лучше своих более успешных родственников. Он отлично помнил годы революции и становления советской власти в Белоруссии и не имел никаких иллюзий относительно ее чекистской подкладки. Братья, конечно, тоже знали обо всем этом, но им, вероятно, хотелось видеть что-то хорошее в режиме, который им иногда улыбался. Тем более что оба содействовали его победе, а потом активно работали на его благо.
Мама говорила, что дядя Засим даже побывал в тюрьме, кажется по снабженческим делам. Вором он, безусловно, не был, скорее просто неудачником. Мне он запомнился очень милым, доброжелательным, несколько суетливым, самоироничным человеком.
Израиль Фадеевич с большим уважением относился к моим студенческим занятиям и сразу тихо уходил из комнаты, когда я садился за учебники. Последние годы жизни он жил в Челябинске. Его сын Абрам (Бася) работал там инженером на крупном заводе. Внучке Тане сейчас, вероятно, около пятидесяти; связи с ней, к сожалению, нет.
Мамина сестра Софья Фадеевна работала воспитателем в детском саду. Помню разговоры о том, как воспитатели объедают детей в детском саду, это было дико для Сони. Когда я с ней познакомился, она была уже на пенсии и вела хозяйство в семье Комиссаровых. У нее болели ноги, она ходила, тяжело переваливаясь. Говорила с заметным акцентом. Это иногда приводило к забавным недоразумениям. На коммунальной кухне бывали, как водится, и обострения отношений (хоть жили в этой квартире дружно). В один из таких моментов Софья сказала о каком-то предмете спора: «Это ее», – и ей раздраженно заметили: «Научись говорить по-русски: не ее, а ейное».
Другая мамина сестра, Хиена, на протяжении всего многолетнего нашего знакомства была лежачей больной. У нее была астма, она подолгу жестоко откашливалась. Лежала на большой металлической кровати в отгороженном углу комнаты. Когда я приезжал в гости, Хиена живо и доброжелательно выпытывала у меня все новости. Капризной и страдающей я ее не видел. Близкие терпеливо ухаживали за ней десятки лет.
У Софьи был сын Феликс, немного не от мира сего. В зрелые годы он защитил кандидатскую диссертацию по математике. Над диссертацией Феликс трудился, лежа на диване, не записывая, все вычисления делал в уме. Он недолго проработал преподавателем математики в школе рабочей молодежи и каком-то вузе, а затем и вышел на пенсию по инвалидности. Феликс с детства варился в семейном котле, преданно выполнял все домашние обязанности, ухаживал за Хиеной. В свободное время обожал
