тебя, чтобы мимо, чтобы не попала, Господи, помилуй!» Ему вдруг открылся смысл этих слов – «Господи… помилуй!..» В неведомой для него глубине что-то приоткрылось, и оттуда горячо хлынули слова молитвы.
Рядом разорвалось чьё-то тело, высокая водокачка стала падать на железнодорожный состав, взрывы корёжили пути, взлетали шпалы, опрокидывались вагоны. Но он смотрел не туда, а на зелёные стебли, где полз муравей, на гусеницу, которая свешивалась с ветки. «В траве шла обыкновенная летняя жизнь, медленная, прекрасная, разумная».
Самолёты заходили всё вновь и вновь, и не было конца этой адской карусели. Бомбёжка извлекала из Гранина всё новые волны страха. Он превращался в дрожащую слизь, стал ничтожной тварью, наполненной ужасом. После бомбёжки он долго не мог прийти в себя, он был опустошён и противен себе, он и не думал, что он такой трус.
Но с другой стороны, та же бомбёжка превратила его в солдата, что-то перестроилось в его организме. Следующие бомбёжки уже действовали иначе, он спокойно искал укрытия, а не обречённо ждал гибели.
«Мы преодолевали страх, – писал он, – тем, что сопротивлялись, стреляли, становились опасными для противника». Первые месяцы войны немцы внушали страх: у них была техника, у них было оружие, они казались неодолимыми со своим ореолом воинапрофессионала. Ополченцы же выглядели жалко в своих обмотках.
Но через три месяца всё стало меняться. «Мы увидели, что наши снаряды и пули тоже разят противника и что немцы раненые так же кричат, умирают». Открытием было то, что немцы – отступают. Пленные рассказали, что ополченцы в своих нелепых одеждах тоже внушают немцам страх. Стойкость ополченцев остановила наступление немцев на Лужском направлении, и немецкие части застряли. «Подавленность от первых ошеломляющих ударов прошла. Мы перестали бояться. Во время блокады военное мастерство сравнялось. Наши солдаты, голодные, плохо обеспеченные снарядами, удерживали позиции в течение всех девятисот дней, против сытого, хорошо вооружённого врага уже в силу превосходства духа» [!].
Со временем Гранин был произведён в лейтенанты, стал командиром. «Мой лейтенант» – так называются его воспоминания потому, что он сам удивлялся себе. Неужели этот лейтенант, так смело принимающий решения, и есть он, тот самый, который начал войну в обмотках?
Через некоторое время он женился. «Бога у нас не было, – так он поведал о том, о чём потом рассказывал митрополит Митрофан (Баданин), – Его [то есть Бога] заменяла любовь, потом мой лейтенант узнает, что Бог это и есть любовь».
Два пути воина: воин-волк или воин-христианин
Наличие смысловой вертикали особое значение приобретает тогда, когда противник пытается подавить психологически, когда противник идеологически «заряжен», и особенно – когда он исповедует концепцию зверя (волка). Есть путь воина-волка (воина-зверя) и путь воина-христианина.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст
