ее видеть, опасно.
Когда Михаил был еще подростком, случались у них в селе регулярные кражи из местного сельпо. Нельзя сказать, чтобы воровали по-крупному, но водка и продукты исчезали с завидной регулярностью. Продавщица аж извелась вся. Её же первой во всём подозревать начали. Говорили: «Ворует сама, а на неизвестных воров кивает!» С себя, мол, ответственность снять хочет. Самое обидное для Валентины (так продавщицу звали) было то, что все в это верили. И даже меж собой посмеивались: «Опять у Вальки воры к ней в дом закуску с выпивкой унесли!» А больше всего несчастную бабу обличал местный тракторист Петька. Как новая беда случится, так он громче всех орал у магазина:
– Да ты лучше у себя в подпол залезь! Небось, недостачу и обнаружишь!
Вот во время одной из таких разборок и случилось Михаилу оказаться поблизости. С утра как раз у сельпо очередь перед открытием выстроилась, ждала, когда двери отопрут. А тут Валентина в очередной раз в слезах выскакивает и только руками бессильно разводит: опять, мол, обокрали! Что делать? Ратуйте, люди добрые!
Люди добрые привычно неодобрительно загудели. А Петька тоже привычно обвинительную речь приготовился вещать. Как вдруг он натолкнулся на острый взгляд Михаила. Мальчик и сам поначалу не понял, почему так привлёк его этот человек. Просто вокруг его чела никакого цвета не стояло, а только темень кромешная, словно туман, макушку окутывала.
– А ведь это ты, Пётр! – тихо произнёс мальчик, и его слова, хоть и сказанные в полголоса, были услышаны всеми. – Ты водку воруешь!
– Ах ты, гад! – диким зверем заревел Петька и, размахавшись кулачищами, ринулся к мальчику. – Да я тебя, зверёныша!
Хорошо, что бабы повисли у него на руках. Иначе не избежать бы парнишке сломанного носа или чего похуже.
Валентина потом уже, когда магазинного воришку полностью изобличили (у Петьки тогда дома часть украденного милиционер обнаружил) ходила к маме Зине с подарками, Мишку благодарила. Да только Михаилу это блестящее раскрытие преступления радости не принесло. Сторониться его стали односельчане. Да и мать родная с какой-то опасливой нежностью на него поглядывать стала. Словно знала что-то, догадывалась, да сказать никак не осмеливалась.
«Молчать мне надо, о чём вижу. Не высовываться», – крепко тогда решил мальчик для себя. Да только чувство его, непонятное ему самому, другого было мнения и по-прежнему озорно расцвечивало людской мир в разные краски, внушая своему обладателю, вместо прежней радости узнавания, страх и грусть.
Глава третья. 1941 год, Анна.
Небо раскачалось и обрушилось. «Всё кончено», – решила она, как только автоматные очереди перечертили ее жизнь крест-накрест.
Муж, любимый Рафа, дарованный самим провидением, спас её, прикрыв в последнюю минуту собой, и теперь лежал рядом мёртвой тяжелой глыбой, словно и не было никогда
