кризиса, чтобы защитить свободу контрактов и неприкосновенность собственности от общественного регулирования, а также то, что эти концепты подвергались суровым нападкам всего лишь за полвека до изобретения прав человека (human rights), – важные факты модерной идеологической истории62. В Америке консервативные юристы, подобные Стивену Филду, могли неустанно ссылаться на естественные права и божественные права как на своего рода магический талисман, причем несмотря даже на то, что отстаивание подобных прав все больше и больше отождествлялось ими с защитой капитализма от посягательств со стороны государства63. Это резкое прерывание исторической траектории прав человека, произошедшее в интервале между революционной эпохой и основанием Организации Объединенных Наций, неизменно упускается из виду теми, кто пытается реконструировать их историю как историю непрерывного успеха: понятно, что подобный эпизод в такой нарратив просто не вписывается. Но поскольку основное предназначение прав заключалось в утверждении пространства гражданственности, в котором могли конкурировать его альтернативные трактовки, права оказывались инструментом, доступным каждому.
Конкурентный успех сторонников laissez-faire в обращении к «правам человека» означал лишь одно: их критики нередко нападали на права за их абстрактность, предпочитая конкретные социальные блага. Набирающая силу атака на идеологию laissez-faire отнюдь не всегда была связана с выдвижением новых прав: в результате прежнее понятие оставалось в неприкосновенности. Рассуждая в этом ключе, весьма непросто разобраться в том, чем же была долгая борьба за социальную защиту, сопровождавшая эпоху модерна, – продвижением дискурса прав вперед или его отступлением назад. В самом деле, Фурье и Консидеран уже в общих чертах дали понять, что утверждение права на труд представляет собой серьезный вызов формализму, присущему старому пониманию прав, а не просто добавление нового пункта в их список. Философы, подобные Томасу Хиллу Грину, дополнили негативную свободу против государства позитивной свободой государственной инклюзии, институционалисты, подобные Роберту Хейлу, новаторски демистифицировали естественные права, указав на их социальное происхождение, а реалисты, подобные Уэсли Хохфельду, изобразили их в качестве систематически выдвигаемых наборов требований и обязательств, а не каких-то неприкосновенных метафизических сущностей. Несмотря на частные различия, во всех перечисленных воззрениях просматривался целенаправленный уход от самодостаточности и самоочевидности «индивидуальных прав».
Вся эта критика, ассоциировавшаяся с британским новым либерализмом, за которым последовали американские прагматизм и реализм, подрывала концепцию прав личности, столь почитаемую апологетами неограниченной свободы контрактов. Она вливалась в более широкое прогрессивное движение, сражающееся с устаревшими индивидуалистическими абстракциями ради конкретных социальных благ. Причем
См., например:
См.:
