от мира) не бывает второго (упоение верой в Бога), а где второе правошественно, там третья (свобода) связуется как бы уздою.
Когда умножилась в человеке благодать, тогда по желанию праведности страх смертный делается для него малоуважительным, и много причин находит он в душе своей, по которым ради страха Божия должно ему терпеть скорбь. Все, что по видимому вредит телу и внезапно действует на природу, а следовательно, приводит в страдание, ни во что вменяется в очах его в сравнении с тем, чего надеется в будущем. Без попущения искушений невозможно познать нам истины. Точное же удостоверение в этом находит человек в мысли, что Бог имеет о человеке великое промышление и что нет человека, который бы не состоял под Его Промыслом, особливо же ясно, как по указанию перста, усматривает сие на взыскавших Бога и на терпящих страдания ради Него.
Но когда увеличилось в человеке оскудение благодати, тогда все сказанное оказывается в нем почти в противоположном виде. У него ведение, по причине исследований, бывает больше веры, и упование на Бога имеется не во всяком деле, и Промысл Божий о человеке понимается иначе. Таковой человек постоянно подвергается в этом козням подстерегающих во мраце состреляти (Пс.10:2) его стрелами своими.
Начало истинной жизни в человеке – страх Божий. А он не терпит того, чтобы пребывать в чьей-либо душе вместе с парением ума, потому что служением чувствам сердце рассеивается, утрачивая в себе услаждение Богом. Ибо внутренние помышления ощущением их, как говорят, связуются в самих служащих им чувствилищах.
Сомнение сердца приводит в душу боязнь. А вера может делать произволение твердым и при отсечении членов. В какой мере превозмогает в тебе любовь к плоти, в такой не можешь быть отважным и бестрепетным при многих противоборствиях, окружающих любимое тобою.
Желающий себе чести не может иметь недостатка в причинах к печали. Нет человека, который бы с переменою обстоятельств не ощутил в уме своем перемены в отношении к предлежащему делу. Ежели вожделение, как говорят, есть порождение чувств, то пусть умолкнут, наконец, утверждающие о себе, что и при развлечении сохраняют они мир ума.
Целомудрен не тот, кто в труде во время борьбы и подвига говорит о себе, что прекращаются тогда в нем срамные помыслы, но кто истинностию сердца своего уцеломудривает созерцание ума своего так, что не внимает он бесстыдно непотребным помыслам. И когда честность совести его свидетельствует о верности взглядом очей, тогда стыд уподобляется завесе, повешенной в сокровенном вместилище помыслов. И непорочность его, как целомудренная дева, соблюдается Христу верою.
Для отвращения предзанятых душою расположений к непотребству и для устранения восстающих в плоти тревожных воспоминаний, производящих мятежный пламень, ничто не бывает так достаточно, как погружение себя в любовь к изучению Божественного Писания и постижение глубины его мыслей. Когда
