работа стоит на грани документального и игрового. Наша основная цель – отразить действительность, используя все доступные средства. Этот сборник – череда текстов, объединённых единой тематикой. Все они транслируют те образы родины, которые возникают перед взглядом мигранта. Несмотря на отдаление от родины, голоса её неизбежность.
Брань булимично из себя выталкиваю
На бетонное лицо глухого слушателя,
Синтетическим током бью пощечину,
Жареным жуком жужжу в варёные уши:
Эй! Слушайте!
Кремацию разума совершили оптом,
Оттопырены зенки, течёт изо рта,
Слюнявые пальцы развратного ребёнка
Массирует Крест с распятьем Христа.
Эй!
Конфорка комфорта горит синим,
А я бьюсь об стену солёным, красным,
В России из земли прорастает резина,
И каждый заткнувшийся – божий помазанник.
Слушайте!
Я просыпаюсь не по будильнику в восемь,
Я просыпаюсь от оглашения восьмилетки.
На улицах жидко-люди растаяли,
А что не растаяли – размякнут в клетке.
Слушайте!
Об кафель зубы чищу, отскребая налёт слов подражательных,
Я ищу не тысячи смыслов,
Я ищу выход из этого круга, как стать из секущей – касательной.
По нескольку раз за день
Каждый насущный выдень,
Что скуден, как стухший студень,
Я божусь о том, что не выйдет.
Я брыкаюсь забитой кобылкой,
Издыхаю под гнётом привычек.
Получив свой заветный чек,
Вся в долгах и кредитах на слово,
Выношу себя из кавычек.
Кричу и кичусь, но снова
Я:
Хомосапиенс, некто, единица, особа,
Дитя божье, двуногий, лицо, слуга Бога,
Рабочая сила, типаж, тип, субъект,
Индивид, фигура, создание, объект,
Но не Человек.
И это не ново.
Нас скосят под корень,
Косы обрежут,
Жопы намылят,
Верёвку стянули.
У всех наших дочек повыбиты двери,
В открытые щели проникнет амурчик.[1]
Зевочек зеваки,
Застрявшего в плазме зависшей программы,
Щурится глаз,
В глазу всё зеркально,
Всё правда,
Всё чесТно,
Всё в зазеркалье, но как бы про нас.
Профицит, общепит, Иов, Феофан.
Фанатик обтискал, обмял и слинял.
Всё склизко, всё скользко.
Взорвём и сгорим.
Бродяги отстроят обваленный Рим.
Ночь снова таращит косые зенки.
На улице снова стоит вой собак.
Твой отец опять ломится к матери в дверь.
Он выбьет её, а потом – что за ней,
Отца выбьет наутро усталый следак.
Мать подберёт, обласкает, оближет,
Нальёт сто для сна – и снова кулак.
Поправка: «зачтённый за качество брак».
(Круговерти их дней в круговерти российских дверей).
И слабак как-никак доползёт до моей,
Постучит, посвистит, пожуёт мой подол
– И снова открыто, иначе никак,
Иначе нельзя – так устроен закон.
И замок моего тела-отеля, для всех изувеченных – млечный притон,
Моих комнаток плача-оглохших ушей.
Этой ночи раскрас мой прогнозирует бой.
И на поле ступая,
Я снова босая,
Такая, какая
Была я вчера.
Это – игра.
И я пешка на поле,
С утяжкой на лоне,
В клетке-загоне
Я задыхаюсь.
Займ-кабала,
Что нас всех сковала
В стальные оковы.
Их бездушные туши полнеют на троне,
Наши пухнут от голода мысли в неволе.
Ночь снова таращит косые зенки.
На улице снова травят собак.
Я снова в этой игре пешка,
Вновь снося бремя-колпак для посмешища.
И вновь новый чудак залез на чердак.
Конец ознакомительного
Амурчик – прикрывающий воров в случае задержания
