образованию хорошо было бы иметь и светское. А теперь мои братья должны были поехать в далекий город и получать только строго религиозное образование в известной йешиве. Они плакали.
Они жили в йешиве, как в приюте, и бесплатно питались за счет благотворителей. Спали в бейс-медрише – комнате для занятий. Так жили все бедные йешиботники. Спустя некоторое время все меньше семей стали жертвовать еду, и братьям приходилось добывать пропитание самим, хотя денег у них не было.
Ицеле и Мейлех приезжали домой на большие осенние праздники – Рош а-Шана, Йом-Киппур и Суккес – и иногда весной – на Пейсах. Вот и все, всего дважды в год. Я со слезами на глазах слушал рассказы о тяготах жизни в йешиве.
В три года, когда моя мать еще была жива, я начал ходить в хедер изучать иврит и Тору. Слово «хедер» в дословном переводе означает «комната». Это было в точности так: занятия проходили в большой кухне-столовой в квартире учителя. Во время занятий его жена присматривала за малышами, ползавшими по полу, а их младенец спал в колыбельке.
Когда отец впервые повел меня на эти уроки, я перепугался до смерти. Старшие братья рассказывали мне, как учителя принуждают учиться и бьют учеников за любой проступок. Отец никогда не спрашивал, не страшно ли мне, а я боялся пожаловаться ему. Такие вещи было не принято обсуждать со взрослыми. Отец был счастлив, что я начинаю учебу. В первый день он раздал конфеты всем детям в классе.
Учитель был строгим. Вскоре я познакомился с его плеткой. У нее деревянная ручка, а полоски кожи были такими длинными, что доставали до ученика, сидевшего за противоположным концом стола. Однако, как правило, наш педагог промахивался. Может быть, это получалось у него непреднамеренно, но я не помню ни одного случая, чтобы он по-настоящему ударил меня или кого‐то еще этой плеткой.
Сперва нам надо было выучить наизусть «Шма»[12], чтобы мы могли молиться. Когда у какой‐нибудь женщины рождался ребенок, приводили наш класс трех-четырехлеток, чтобы мы пропели «Шма» матери и младенцу. Считалось, что это приносит удачу и защищает дом от демонов. Мы любили эту церемонию, так как после нее нам раздавали конфеты.
Также мы учили ивритские буквы и знаки огласовки. У нас в ходу была песня «Ойфн припетчик», в которой поется об изучении алеф-бейса. Переводится она так:
В очаге горит огонь,
В комнате тепло.
Ребе учит маленьких детей
Алеф-бейсу.
«Смотрите, детки, запоминайте, мои дорогие.
Повторим выученное здесь,
Повторим снова и снова:
«Комец[13], алеф – о!»
Учитесь, не бойтесь.
Начинать всегда трудно.
Счастлив лишь тот, кто учил Тору.
Что еще нужно человеку?
Когда вы вырастете, дети,
Вы сами поймете,
Сколько слез в этих буквах,
Сколько рыданий.
Когда
«Шма» – старейшая и самая известная еврейская молитва, начинающаяся с наиболее фундаментального выражения еврейского монотеизма: «Слушай, Израиль, Господь – Бог наш, Господь один». (Второзаконие 6:4–9). Йисроэлю-Менделе, учителю младших детей, предоставлялось исключительное право приводить своих учеников читать «Шма» для матерей, восстанавливающихся после родов, и их младенцев. Leibele Fishstein, Rabbi Ben Tzion Freilach, Memorial Book of Kozienice, pp. 342–343. См. также Elimelekh Feigenboim, A Memorial to My Many-Branched Family, Ibid., pp. 384–385.
Камац (в ашкеназском произношении «комец») – одна из огласовок в иврите. В сочетании с буквой «алеф» в ашкеназском произношении часто дает звук «о».
