style="font-size:15px;"> Тень (1916-1918)
1916-1918
Вьётся вьюга и воет, валит и, опрокидывая, руша, сбивает с ног. Разворотила, нелёгкая, дубья-колодья, замела дверь, засыпала окна – хоронит серебряный Чучелкин терем. Холодна зима – белый снег. © А. Ремизов
Ложатся косо яркие полосы света, широкие и длинные, освещают тёмный вагон. Летит он по гладкой блестящей дороге, сцепившись с нею, ухватившись за паровоз, свистящий в ночи. По болотам Западного края, через леса его, мимо белых печных дымов, голубых фонарей, красных окошек пятистенков. Освещают широкие полосы ночные выточенное, украденное у мрамора лицо спящего. Мерцают на его плечах три звёздочки, попадают они в полосы света, вспыхивают и гаснут. Вспыхивают и гаснут на пальце его отчеканенные на золоте и стали кольца слова.
Спит он беспокойным сном, пока мчит его курьерский по землям Западного края.
Мелелькает ькает в окне свет луны, отделяется от него прозрачная тень – то ли из невозвратных, то ли из не начавшихся далей. Приближается к лицу спящего, наполняет тёмный вагон запахом ветра, дождя и ладана.
– Колокол мой неумолчный, крест мой серебряный, ровная половина моей души.
Раскачивается тень, не может разбудить серебряного.
И выть-плакать бы, а она опускается к его ногам, глядит да руки гладит – белые длинные узкие ладони.
Потом расправляется как-то, становится ярче и вдруг говорит так, будто приходит не впервые:
– Кажется нам, серебряный, что мы оба – цветы сирени. Яркие, тянемся к солнечному лику или киваем задумчиво лазурной тени сада.
Или как яблоневые цветы, летим с западным ветром, белые, прозрачные оба. Вот нагрянет ливень, подхватит нас, собьёт своими каплями, и мы упадём. Подсветит нас, нездешних, зеленоватая мёртвая луна – и оставит одних – смотреть друг на друга. Но будь же… Ты всегда будь, серебряное моё солнце!
Покачивается тень, плачет, не хочет уходить, а надо. Нет места тени среди поездов и станций – ни места нет, ни время не настало.
Касается она осторожно мраморного лица своего серебряного и в последний миг бросает ему на колени ворох влажных белых и лиловых цветков, спасённых ею от дождя.
Толкается поезд, останавливается где-то посреди темноты Западного края, дыма паровозного, кимвального вокзального гула.
Открывает серебряный синие льдинки глаз.
– Приходила.
И хочет уснуть, а нельзя. Надо жить.
Снова вьётся вдали белый дымок, светит на станции голубой фонарь, горят вдали красные огоньки окон. А здесь, в полумгле вместо фонаря – тусклый фосфорный циферблат часов, вместо окон – огонёк папиросы, вместо дыма печного – её дым.
Тень невозвратная! Единственный сон. Зачем приходила тень? Сказать ли о любви, предупредить ли о чем или позвать за собой? О начале говорила или о конце?
Проносятся над ним стальные дожди с огненными ветрами, и все облетают,
