служить другим, всецело отдаться этому служению.
– Нет, Лев Николаевич.
– А-а!..
Толстой внимательно поглядел на меня. От сложившегося уже, по-видимому, далеко не лестного мнения о щеголеватом студентике приходилось отказаться.
– Ведь, помилуйте, – заговорил Лев Николаевич, как бы в оправдание некоторой своей резкости по отношению к посетителю, – пишет ко мне шестнадцатилетний мальчик: «научите меня, как мне сделать больше добра людям». Ну, как я буду учить его, скажите, пожалуйста?!..
Толстой сделал беспомощный жест. Вопрос шел, конечно, об утверждении в нашем сознании основного толстовского требования – о необходимости личного совершенствования.
– Вы тоже хотели спросить меня о чем-нибудь? – уже более мягко обратился ко мне затем Лев Николаевич.
Услыхав утвердительный ответ, он и мне предложил пройтись с ним по парку. Обогнув дом, мы вошли в четырехугольник старинных липовых аллей и стали расхаживать взад и вперед по одной из них, южной, – самой любимой аллее Льва Николаевича, как я узнал потом.
Я заявил о симпатиях, которые я питаю к его религиозно-философским взглядам.
– Очень рад, очень рад! – проговорил он, склонив голову и приготовляясь слушать.
Указав, что у меня есть кое-какие сомнения и вопросы, я постарался, как мог, изложить их Льву Николаевичу. И прежде всего высказался в том смысле, что ясное сознание истинности известного мировоззрения влечет за собой стремление провести его в жизнь, слова мы должны претворять в дела, и в таком случае позволительно требовать от наших теоретических построений вообще, чтобы они не покидали практической почвы.
Толстой внимательно слушал.
– Я очень хорошо понимаю, что вы хотите сказать, – заявил он в ответ. – Но ваша ошибка заключается в том, что вы хотите видеть результаты вашей деятельности. Для чего? Я делаю добро и уклоняюсь от зла, и я знаю, что из того, что я делаю добро, зла никогда не выйдет, – следовательно, я должен только стремиться быть добрым. Fait ce que doit, advienne que pourra[22]… Я должен творить добро, а что из этого выйдет, это дело Божье!.. Ошибка всех людей именно в том-то и заключается, что они хотят знать результаты, но из этого, конечно, ничего не выходит и не может выйти.
«Это – дело Божье…» Лев Николаевич говорил, а я жадно слушал и искоса поглядывал на его лицо: серьезное, сосредоточенное. Он говорил для меня, но мыслил для себя. Такому человеку можно было верить. За таким человеком можно было пойти и знать, что он поведет тебя за собой как отец родного сына и в пропасть не толкнет.
– Я вот сейчас ходил и думал, – продолжал Толстой, приложив руку ко лбу и сосредоточенно глядя на землю, – и мне все более становится ясным, что так жить нельзя, как мы живем… Мы отказались от пути добра и идем по пути насилия. Только что я видел лесника, объездчика, у него за плечами винтовка, и, вероятно, она заряжена, – значит, может убивать!.. Разве же это допустимо?!.
Лев Николаевич волновался. Видимо, поток мыслей, который им овладел
Делай что должно и пусть будет что будет (
