Полное. Пойдем куда-нибудь.
– Конечно, пойдем. Ты, главное, успокойся. Ну, вот так жизнь сложилась. Такое происшествие.
Я взял его под локоть и осторожно повел прочь. Идти ко мне было бессмысленно – из моего окна Борис так же наблюдал бы суету вокруг лечебницы, поэтому я, поразмыслив немного, стал направлять наш ход к трактиру Свешникова. Я видел, что раздражение моего товарища уступило место грусти, вслед за грустью пришло смирение, а с ним потихоньку возвращался всегдашний его оптимизм.
– А что, Аркадий Павлович, нам ведь пока еще не сильно досталось, – проговорил он. – Меньше, чем Трушникову, да?
Я радостно улыбнулся.
– Ты меня, часом, не к Свешникову тащишь? Не стоит. И ели недавно, и денег у нас нет. Не думаешь ли ты, что я взаправду по всем запискам с частными визитами поеду? – он поймал мой вопросительный взгляд. – Да полно, это же они не врача ждут, а свидетеля преступления. А то еще и убийцу. До того ли нам с тобой сейчас, чтоб margaritas ante porcos? [14] Вот и я так думаю. Надо, брат, к Трушниковым идти. Я со всех сторон обдумал. Никак нам не отвертеться, и пересидеть не выйдет. Черт, как это все некстати! А и с другой стороны, бойся желаний своих. Может, это наша с тобой приверженность расследовательному жанру с нами такую шутку играет. Огюсты Дюпены посконные…
Вот так и впился в нас этот третий и последний крюк. Как сейчас вижу я угол Подольской и Конной улиц, белый штукатуренный бок дома с потеками воды и очень молодое курносое, пухлощекое лицо Бориса под коричневой круглой шляпой. Короткие рыжеватые бакенбарды, прищуренные глаза. Молодость-молодость, куда ушла ты?
11
Я давно заметил, что дома, как и люди, могут выражать эмоции. Такой высокомерный в прошлое мое посещение, дом Трушниковых сейчас вид имел растерянный и униженный. Двери его были распахнуты, как рот олигофрена, на подъездной дорожке раскорячилась колымага, которую раньше и к заднему крыльцу не пустили бы, в прихожей было натоптано, по всему дому ходили люди: обивщики, портные, служащие похоронных бюро. Швейцар, позабыв свои обязанности, а может, устав бороться со стихией, сидел на стуле у входа и мрачно разглядывал пятно на своей перчатке. Мы вошли, поймали проходившего мимо лакея и попросили передать свои карточки хозяйке дома. Он с сомнением покачал головой и явно неохотно побрел на второй этаж. Ответа не было долго, и мы уж решили, что нас не примут, когда к нам неожиданно подошла малюсенькая, вся сморщенная старушка и, то ли беспрерывно кланяясь, то ли просто тряся головой, поманила нас за собой куда-то вглубь первого этажа. Мы шли долго: через анфиладу комнат, потом по коридору во флигель, наконец по маленькой лестнице поднялись на второй этаж. Направо сквозь приоткрытую дверку была видна темная, озаренная только светом свечей и лампад комната, вся завешанная иконами. Нестройные голоса тянули молитвы. Проводница наша остановилась, несколько раз истово перекрестилась и, снова закивав, толкнула вторую, пока закрытую дверь. Мы вошли.
– Вот, матушка, Бог привел, а я проводила, – поклонилась
Метать бисер перед свиньями (
