продолжала удивленно на меня смотреть, а Леля уже наматывала на шею шарф.
Когда Селезнева убежала на сцену, Ира спросила:
– Когда ты уже забудешь тот дурацкий пост в «Подслушке»?
– Наверное, никогда, – сказала я. Глаза снова заслезились. Я громко чихнула.
– Вера, будь здорова! – выкрикнул Даня, которому пришлось выступить в роли осветителя. Тут же неподалеку от сцены слонялась Циглер. Завуч заставила ее принять участие в общественной жизни гимназии и поручила отвечать за декорации. Правда, нам с Иркой все равно приходилось все делать за Амелию.
– Спасибо! – громко, насколько это позволяло больное горло, ответила я Дане.
– Вер, ты что, заболела? – подскочила к нам с Ирой Люся в костюме Лиса.
– Похоже на то.
Ирка поднялась с кресла и, словно режиссер, гаркнула:
– Замена! Начинаем репетицию!
Растерянная Люся, пожелав мне скорейшего выздоровления, тоже поплелась к сцене. Пирожков в шапке с очками пилота бубнил свой текст. Леля уже высокопарно произносила свои слова. Я снова шмыгнула носом.
– Иди ты уже домой, – посоветовала Ирка. – Сейчас своими бациллами всех здесь заразишь! А мне надо Даню дождаться, теперь он ключи забыл. Голова садовая!
– Не могу уйти! – запротестовала я. – А если Лидия Андреевна в зал явится? Я же за это отвечаю.
– Не явится! А если и придет, я ей все объясню. Иди, тетя Соня тебя полечит. А то разболеешься. Впереди ведь самое веселье!
– Да уж, веселье! – пробормотала я, поднимаясь на ноги.
Протискиваясь между рядами, обернулась и шепнула Ирке:
– Вечером, если что, тебе напишу. Или позвоню!
Третьякова закивала. На сцене уже вовсю шла репетиция. Пробираясь к выходу, то и дело поглядывала на сцену. Вот сейчас Леля Селезнева взбежит на небольшую стремянку-«стену», а потом летчик-Пирожков схватит ее на руки… И начнется: «А у тебя будут совсем особенные звезды…»
Я дернула за дверную ручку одновременно с истошным воплем Селезневой, на который тут же обернулась. Раздался страшный грохот, и Леля, беспомощно взмахнув руками, рухнула на сцену.
Глава восьмая
Я провалялась с температурой все выходные и еще два последних учебных дня. Софья Николаевна лечила меня теми же средствами, что и отца. Папа, к тому времени уже выздоровев, пару раз заглядывал в комнату и сокрушался, как же он мог меня заразить. Ворчал, что визу до сих пор не сделали, а ему на днях уже лететь в Милан. Там он проведет весь июнь. Про Катерину отец почему-то при мне больше не говорил. А сама я, разумеется, о брюнетке не спрашивала. Хотя слышала, как отец в своей комнате болтает с ней по телефону. Что ж, видимо, папа понял, что я воинственно отношусь к его пассии. После спасения от тех отмороженных мужиков из бара расстались мы с Катериной сухо и нелепо.
Хорошо, что оценки за год уже выставили. Остался только концерт, на котором мне все-таки предстояло исполнить
