похотливого отчима, но с каждым разом он становится всё настойчивее и настырнее.
– Я не буду долго ждать, девка, – снова бормочет он мне, облизывая своим языком мою щёку, меня обдаёт прокисшим запахом, и я вся сжимаюсь от омерзения и гадливости.
– Ваня придёт меня сегодня сватать, – пытаюсь я оттолкнуть его, выпутаться из его душного плена.
– Да что-то не идёт твой Ванька уже вторую неделю, – усмехается Данила, поглаживая свою дубинку в штанах, и я вижу, как она наливается силой, оттопыривает сукно.
– Батюшка, – пытаюсь я лаской взять своего развратного отчима. – Потерпи ещё немного. Сегодня от Ванюши придут сваты, он обещал! Не порти меня, не губи, пожалуйста, – встаю я перед ним на колени в мягкое сено в хлеву, и глазами буквально утыкаюсь в его ширинку.
В прорезь, в которой алеет раскалённым углём его елда.
Терпким спёртым духом веет от неё, и мои глаза наполняются слезами, когда Данила берёт меня за косу и тычет лицом прямо в свой уд.
– Время тебе и твоему Ваньке до вечера, если сегодня так и не появятся его обещанные сваты, то пеняй на себя. Сколько мне тебя задарма кормить! – хрипло дышит он, и его горячая плоть упирается мне в щёку. – Восемнадцать лет тебя уже кормлю, пора и честь знать! Теперь и тебе пора батьку уважить, – отшвыривает он меня от себя, и я падаю в мягкий стог.
Данила уходит прочь, а я лежу в рыданиях, понимая, что сегодня может решиться моя судьба… Надо срочно бежать к моему Ванюше! Он же обещал, что возьмёт меня в жёны, заберет из этого ненавистного дома!
И я пробираюсь задами и огородами к дому своего ненаглядного ясного соколика.
Уже позднее утро: все мужики ушли в поле работать, бабы работают по избам, слышу стук в кузне молота о наковальню, значит мой Ванюша должен быть у себя на дворе.
Тихонько, как мышка забираюсь к нему в огород и, прижавшись к стене пробираюсь к дверям в сени, чтобы меня никто не заметил: нехорошо это, когда девка сама бегает к парню. Мы же ещё не венчаны, а я не хочу досужих слухов и сплетен.
Хоть я и сирота, и мои батюшка с матушкой уже умерли, я берегу свою честь, и у меня ещё никогда никого не было. Ни один мужской пестик ещё не вошёл в мою ступку, и я чиста и невинна, как перед людьми, так и перед Господом Богом нашим.
Но тут до моего слуха доносятся странные звуки, и я затихаю, чтобы не выдать себя. Подсматриваю в щели между досками, чтобы разглядеть, что же там такое происходит, и пока мои глаза привыкают к темноте сеней, я слышу, как будто кто-то стонет и хрипит.
Что это?! Моемо Ванюше плохо? Неужели с ним что-то случилось?!
И я уже готова бежать ему на помощь, как вдруг мой взгляд начинает различать тени и фигуры, и я вижу, как прямо перед моим Ванечкой стоит на коленях Марфушка – дочь кузнеца! Но что она делает?
Я всматриваюсь ещё в сумрак сеней и сижу, что она сосёт и облизывает Ванюшин уд, который он придерживает одной рукой, а второй, намотав её косу на свой кулак, тычет её раскрасневшимся лицом прямо в свой пах.
Неужели он заставил её это сделать? Как же так?
Но, присмотревшись, я вижу, что Марфушка не плачет и не вырывается, а наоборот, облизывает елду моего жениха с превеликим удовольствием, и даже причмокивает и постанывает, как будто сосёт петушка на палочке!
– Так девка, так, вот как хорошо, – приговаривает мой ясный соколик, тыча в раззявленный огромный Маркушкин рот своей морковкой, а она только ещё больше орёт и мяукает перед ним, прямо как наша кошка, когда она хочет кота!
Её сарафан задран высоко наверх, и она отклячила свой белый пышный зад, который подрагивает, как студень.
– Люблю тебя, мой Ванюша, мой ясный соколик, – оторвавшись от своего занятия, говорит она моему жениху, а тот только довольно гладит её по голове, приговаривая:
– Давай, Марфушечка, облегчи меня… Хороша девка…
Я стою, как громом поражённая, не в силах оторваться от щёлки между досок, и всё моё сердечко холодеет и каменеет в груди.
Так вот значит, почему Ванюша не присылает сватов… Полюбил другую мой соколик…
И слёзы обиды начинают капать у меня из глаз.
Тут мой Ванечка выдёргивает из её поганого рта свою елду, как моркву из грядки, и я вижу, как белым ручейком начинает литься его густое семя прямо на Марфушкину размалёванную рожу, а она только ловит его и причмокивает от удовольствия, как кошка над сливками.
Я не могу больше смотреть на это, и я распахиваю двери сеней, больше не скрываясь.
– Машенька? – оборачивается на меня Ванюша, и я вижу, как он удивлён.
– Ваня, как ты мог?! – заламываю я руки. – Как ты мог меня променять на эту грязную
