Я, знаете ли, очень люблю искусство, а тут такая красота, такая красота…
Рыжеволосая сделала предупредительный шаг в мою сторону и уперла руку в бок, в другой руке у нее по-прежнему было полотенце. Мне нечего было терять, поэтому я быстро достала из сумки лупу, но даже не успела поднести ее к картине, как девица с размаху ударила меня по руке, и лупа с грохотом покатилась по полу.
– Уходить! – закричала она. – Тут не музей, тут не смотреть картина! Уходить сейчас! Ты вор! Сейчас смотреть, а завтра картина нет!
Я пыталась оправдываться, но она кричала все громче, и вдруг тут откуда-то сверху прогремел голос Аптекаря.
– Нурция! – крикнул он, и из моей обидчицы как будто вытащили запал, а заодно отключили звук. Она перестала вопить, вцепилась в мой плащ и потащила к выходу, при этом что-то злобно шипя в мой адрес.
«Нурция? Что за имя? – успела подумать я. – Так она еще и итальянка?» А вслух изо всех сил закричала:
– Аптекарь! Аптекарь! Вы мне очень нужны! У меня только один вопрос! Ну пожалуйста! Аптекарь!
Я даже не знала, как его зовут.
– Уходить вон! – шипела итальянка. – Нельзя шуметь! Никогда нельзя шуметь, когда он работать!
Мы еще успели повалить друг друга на придверный коврик и смять его в комок, пока толкались и пинались, но я значительно уступала моей сопернице и в весе, и в росте, и в ловкости, так что мне пришлось сдаться и ретироваться. Она выставила меня, громко хлопнув дверью у меня за спиной. «Ну ничего, – сказала я себе, поднявшись. – Зато кольцо у меня. А сюда я точно еще вернусь!»
8
Этот дом я выбрал не случайно. Я не смог бы жить в маленькой хижине, хотя держать под контролем подобное жилище было бы гораздо проще, чем этот огромный дом. Но мне был дан знак. Я верю в знаки, до сих пор они меня не подводили, по ним я угадывал успех, предательство и правильных людей в моей жизни, они вели меня и научили ничего не бояться. Когда я еще работал не один, то часто выслушивал о себе много нелестных слов, если вдруг менял рецептуру, последовательность, температуру приготовления, брал другие ингредиенты, и только потому, что вдруг видел знак. Они все злились, но не из-за моего самовольства, а из-за того, что мои на ходу придуманные средства срабатывали на все сто процентов, а их, такие правильные и выверенные, не давали никакого результата, оказывались пустышкой. Они плавили над горелкой, а я вымораживал, они толкли в порошок, а я растворял и процеживал, они отмеряли миллиграммы в стерильной лаборатории, а я выходил на улицу подержать пробирку со средством на ветру, на солнце или в тумане, они считали меня сумасшедшим, но я всегда выигрывал у них, а потом я понял, что не хочу больше выигрывать и доказывать, что мне нужно больше тишины и свободы.
Я начал искать себе дом, но ни один мне не нравился, мы с ними не принимали друг друга, они показывали мне себя, но смотрели так, как те люди в лаборатории – я не мог стать их хозяином, не мог принести в них свой порядок. У этого дома на пороге лежала монета. Он оказался пройдохой, этот дом, захотел
