Дул пронизывающий ветер и верхушки сосен колыхались в такт его движению. Избушку я заметил еще издали – из печной трубы валил сизый дым, лаяли собаки. Дед Агей встретил меня у калитки и пригласил войти в дом. Выглядел он в точности так, как описала его в своём рассказе жена владельца гостиницы. Странным было то, что при всей своей отталкивающей, как могло бы показаться на первый взгляд, внешности, дед Агей не внушал отвращения, а, скорее наоборот, казался вполне миловидным стариком исполинского роста (более двух метров) с богатырским телом и длинной белой бородой. Волосы у него тоже были длинные, собранные в хвост и перевязанные белой лентой, и доходили почти до пояса. Поверх кипельно белого одеяния, больше похожего на балахон, он набросил толстый шерстяной жилет, расшитый какими-то непонятными мне знаками. На могучей шее старца висел серебряный амулет с изображением собаки. Такие же амулеты я заметил на двух больших, похожих на азиатских овчарок, белых собаках, охранявших двор. Интересно, что бы это значило?
Я пришёл не с пустыми руками – привёз самые необходимые продукты. Аккуратно выложив всё на массивный дубовый стол, я молча стоял в ожидании дальнейших указаний хозяина этой лесной избушки.
– Я тебя ждал, садись вот сюда, поближе к печке, – и дед Агей протянул мне руку, чтобы поздороваться. У него действительно было шесть пальцев, а сама ладонь казалась такой огромной по сравнению с обычной мужской рукой, что я на какой-то миг почувствовал себя лилипутом рядом с Гулливером.
– Спасибо, что Вы согласились меня принять!
– Не за что, сынок. Я давно ждал тебя. Знал, что рано или поздно ты всё равно придёшь. Дорог ты мне, как сын, воистину дорог! Сложно помогать на расстоянии, особенно когда человек сопротивляется и сам не знает, где ему лучше задержаться – в этом мире или в том… Больших усилий стоило мне тогда заставить тебя выпрыгнуть из машины. Жизнь – здесь и сейчас, в этом теле, – самое ценное, что у нас есть. Ты понял, что ты нужен здесь, и что остались люди, которые ждут тебя, помнят и любят, которые нуждаются в тебе, как земля – в воде, как собака – в хозяине, как ребёнок – в материнском молоке, как птица – в полёте и как истина – в познании? Ты понял, что нужен этому миру? Нужен здесь и сейчас! Ведь истина, сынок, проявляется сейчас, и для этого не требуется другого времени…
Я сидел, как парализованный, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть какое-то слово или просто кивнуть головой в знак согласия, а старик, не обращая внимания на моё изумление, продолжал:
– Когда у человека не хватает веры в себя, он пускается на поиски чего-то вовне, напрочь забывая о том, что снаружи мир не существует. Он лишь здесь, внутри нас. Ты чуть было не усвоил эту истину слишком высокой ценой – ценой собственной жизни: ты мог сгореть там, за тысячи километров от родного дома, вместе с грудой железа. Неужели такой конец своей жизни ты мыслишь?!
