автор присоединяется к шествию, и, ощупав своё лицо, переживает один из самых страшных моментов в жизни. Как очнуться от ужаса? Может быть, услышав вот это:
И голос во мгле произнёс:
– У Бога просить надо Бога! —
В коммунальной квартире едва теплится тусклый электрический свет. Жильцы (какое холодное слово!) едят вангоговскую картошку, испечённую атмосферой страха. Но здесь же мальчик получит в подарок портфель умершей девочки, чтобы жить и учиться в школе вместо неё. Как могла затесаться за соседней дверью квартира Модильяни и Ахматовой? Разве она не в Париже? И, тем не менее, за стеной слышен их приглушённый разговор. А за третьей дверью на той же площадке горит камин, там едят гороховый суп и не знают, что рядом летят в огонь любви прекрасная танцовщица и оловянный солдатик.
Пушкин и Дантес проплывают над городом – хотя поэту, который задумался о своём, они могут показаться лишь облаками. А вот Маяковский занял место статуи Командора, и беседа с ним – лишь вопрос приглашения. Кажется, эта площадь называлась Триумфальной…
Почта доставляет письма, написать которые не хватило сил и слов.
«Как приросший к земле вертолёт», под ветром на берегу гудит пальма.
На пересечении неевклидовых параллельных улиц здесь часто встречаешь самого автора – Архитектора и Строителя. Город растёт и не боится того, чего страшатся многие города, – конца света. Чем дольше живёшь тут, тем яснее становится – Город этот для того и строился, чтобы выстоять в Армагеддоне:
Пусть у Падшего нeчиcтью полнится дикая рать,
Голиаф обречён повстречать пастушонка Давида.
Нам стоять против тёмного – опыта не занимать! —
Нам, живущим всю жизнь в ожидании часа Мегидо…
Я всматриваюсь в Город, вижу Марка и посвящаю ему эти строки:
Откроешь дверь – за ней Ерусалим-
Ерушалаим, он же – сердце мира.
Живёт поэт там, музами храним,
И пусть его не замолкает лира.
Стихи обычно подымаются в цене,
Когда их автор покидает землю.
То – их судьба. Но, несогласен с ней,
Ему живому с нетерпеньем внемлю.
…Я уже не смогу покинуть этот Город. И не хочу!
Стихи о смысле жизни
Кем-то созданы в день накануне священной субботы,
Мы очнулись и сразу за дело взялись нешутейно!
Мы придумали бомбы, компьютеры и луноходы,
Мы придумали Пушкина, Канта, Ньютона, Эйнштейна.
Мы придумали Бога. Он вышел, по правде, не бог весть
Как удачно, но всё ж мы челом ему, веруя, били.
А потом мы придумали правду, свободу и совесть,
Только что с ними делать – об этом мы как-то забыли.
Мы придумали рабство, концлагерь, войну и расизм,
Вазелин и парады для гордых, обиженных геев,
И фастфуды для янки, и лейб-дураков для России,
И
