присматривал за нами во время поездок отца. Это были лучшие три вечера в моей жизни, мы так отрывались с парнями! Девочки-нецелочки, кач музыки на полную мощь, скорость.
Особенный кайф миник-аникул от бати состоял в отсутствии контроля 24/7, нравоучений и уроков мудрости от ушлого предпринимателя в духе: “А ты был сегодня на боксе?”, “Позвони Карине, давно ее у нас не было, пусть заходит невестка”, “Я тебя познакомлю с сыном того-этого, надо связями с детства обрастать”, “Не можешь или не хочешь учиться сам, найди умного дурака, кто сделает это за тебя, а лучше за нескольких – они платят тебе, ты три копейки платишь исполнителю, ничего личного, это всего лишь бизнес”.
Если бы не прилетевшие штрафы за превышение скорости, мне бы все легко сошло с рук. Батя сначала содрал три шкуры с водителя, требуя объяснений, куда он ездил в 11 вечера. К слову, Михалыч меня не сдал, он всегда меня прикрывал, но после слов, что с него вычтут и сумму штрафов, и сверху “для профилактики”, я во всем признался сам.
Отец всегда воспитывал меня своеобразно. В этот раз урок послушания пришелся на мою печень, я думал выплюну ее. Классная история, да? Обхохочешься! Меня, 17-летнего пацана, пиздил отец, который ниже меня на две головы! Наполеон сраный. Я так хотел ему ответить, снести его ухмылку поставленным хуком справа, но не мог. Не из уважения или почтения к старшим. Такой дичи в моей голове давно не было, по мне уважение зарабатывается поступками, а не цифрами в паспорте. Я сдержался из-за дичайшего страха за маму, он бы сто пудов выместил всю свою ярость на ней. Я не смог бы этого вынести – ей и без меня всю жизнь достается от него.
Мой отец – мина “забыстренного” действия, одно неосторожное движение, слово, встреча или взгляд мамы на случайного мужика, да хоть что – и мина взрывается, заваливая осколками побоев, оскорблений, наказаний, лишений все наше семейство и даже персонал. Единственная, кого такие взрывы пока обходили стороной, так это сестра. Но и ей не позавидуешь, каждый день жить в нашей семейке Адамс, бояться слово вставить, чтобы не огрести, видеть, как мать в слезах замазывает тонаком синяки, потому что стыдно перед персоналом – такое детство разрушает тебя изнутри, превращая в иллюзию живого человека. Ошибаться нельзя. Перечить нельзя. Показывать недовольство нельзя. Не улыбаться тоже нельзя.
Школа выживания и скрывания своих чувств в нашей семьей была базовой конструкцией, на которой держалась красивая картинка, видимость богатой счастливой семьи, которая обеспечивала работой и нормальной зарплатой не только работников нашего завода, но и кормила всех, кто хоть чем-то мог быть нам полезен.
После таких “взрывов” отец не замаливал свои грехи. Он их выкупал. Поездкой на море. Новой машиной, шмоткой, телефоном, цветами. Вечеринкой для друзей по тарифу “все включено”.
Кто платит, тот и музыку заказывает, – я с пеленок это слышал. Музыку. Знал бы он, что в его метафоре жизни было всего одно слово, за которое мне хотелось драться. МУЗЫКА. Наследник многомиллионного состояния вместо продолжения семейного
