эти чипы. Отстегнёшь мне немного – я вам организую встречу. А там глядишь, если свезёт – и воля рядом. Тут, за стеной – меньше полуметра…»
Но в основном люди, попадающие в тюрьму, конечно, понимают необходимость своего заключения и просто хотят побыстрее отбыть срок, а по возможности сделать это с пользой для себя.
Но рутину всё равно никто не отменяет. Одна камера, одни морды, одни нравы. И всё это умножается на несколько лет собственной жизни. Во многом, как и жизнь любого среднестатистического обывателя большой «свободной» Земли.
Подъём в строго отведённое время (как в казарме). Поверка. Заправка коек (некоторые камеры даже проверяют на то, как хорошо они это делают). Очередь в туалет. Завтрак. Физзарядка (но без всякого инвентаря – чтобы осужденные вдруг не оздоровели и не посворачивали лебединые шеи всей женской охране). Работа (в семьсот двадцать третьей камере, куда попал Громов, занимались шитьём). Обед. Прогулка. Поверка. Ужин. Личное время. Поверка. Сон.
Для Громова такое в тюрьме было больше похоже на дикость. Естественно, подобная элементарная правда тюремной жизни вводила его в ступор. Особенно физзарядка и работа. Он что – попал в лагерь труда и отдыха?!
Первую неделю ходил как в воду опущенный. Никита иногда его подкалывал, Зуев ознакомил с азами тюремной жизни и тем, как тут живут люди. Павел, же не обмолвился с Громовым и словом.
Но, человек так устроен, что ко всему привыкает или просто со временем свыкается (а это не одно и то же). Но чем моложе человек, тем больнее и дольше у него проходит процесс отказа от благ и розовых мечтаний. Ведь насколько трудно поверить в шестнадцать лет, что не ты – центр всей Вселенной. Не ради тебя живут люди. Что ты – не уникален. И твоя судьба не будет удивительной. А здесь, в тюрьме: вставай; заправляй; приседай; работай; оправляйся; спи. Делаешь всё то же, что и все вокруг. И всё по команде. Что же это за такая уникальная судьба?!
Зуев много наблюдал за Громовым и начал замечать то, что ему неймётся. А если молодой беспредел разбуянится, начнёт бросаться на стены и решётки, потом на людей… Кто его там знает, до чего доведёт это безделье и самого Громова и его сокамерников.
– Лёшка – чего на тебе лица нет?
– Не спрашивайте.
Из всех своих сокамерников он только к Зуеву обращался на «вы». Никита сам попросил его перейти на «ты».
– Да ладно тебе отнекиваться. Мы ведь здесь все вместе сидим. И проблемы у нас во многом общие. Брось – думаешь, что я в своё время не метался вот точно так же?
– Да, знаете, всё вот не то, кажется. И идёт всё как-то не так, и я будто не там, где думал…
– Ну, давай поговорим по душам. Подсаживайся – я знаю, что такое озноб, – каркнул своё Никита с верхних нар.
Зуев посмотрел в его сторону. Он уже понял то, что Никита хочет опетушить Громова. Зуев такого непосредственно в камере не допускает никому. Однако он не сможет всё время быть рядом. Хотя вроде как, сидя в одной
