style="font-size:15px;"> При всей их близости Луций, который пишет, и Луций, которому пишут, не тождественны друг другу. Впрочем, alter ego и не предполагает полного тождества. Обратившись к одному из самых ярких сравнений Писем, можно было бы сказать, что оба Луция – тоже отражения друг друга в зеркале, которое подернуто патиной старины, патиной истории. Один из Луциев предпочел замкнуться в своей личной жизни, предпочел обратиться к прошлому. Другой решительно (хотя опять-таки изящно) вошел в настоящее, и именно поэтому остался в будущем – в истории. Иными словами, Луций, который пишет Письма, был бы тождествен Луцию, к которому обращены Письма, Луцию Лукуллу, если бы Судьбе было угодно сделать так, чтобы Луций Лукулл остался вне истории, строго соблюдая и в жизни принцип λάθε βιώσας, который он принимал теоретически.
Все выше сказанное о подобии двух Луциев вызывает в памяти еще одно сопоставление, уже из области римской литературы: это Луций, который пишет не Луцию, а о Луции. Мы имеем в виду совершенно замечательного автора более поздней эпохи, одного из самых эротических писателей Рима и всей мировой литературы. Это – Луций Апулей, описывающий приключения некоего Луция и смотрящий на мир глазами этого Луция, к тому же превращенного в осла (не случайно, что самого Апулея обвиняли в магии)8.
Впрочем, зеркальное отображение – не только отображение в зеркале. Луций Сабин, не вошедший в Историю, но залюбовавшийся Историей, а потому и оставшийся вне Истории, среди своих страстей, – пожалуй, скорее отображение Луция Лукулла не в зеркале застывшем, но в зеркале живом. Это – как бы отображение в зеркале источника, который движется, колеблется, придавая тем самым еще больше движения не только отражаемому в нем человеческому образу, но и всему его окружению – небу с его солнцем и облаками, которые тоже движутся сами по себе, движению воздуха и колыханию деревьев над зеркалом вод, даже звукам, проносящимся над ним. Наконец, в самом источнике, под зеркалом вод, тоже совершается некая жизнь, и все это придает особое своеобразие отображаемому в источнике образу. Именно поэтому, в силу тройного движения зеркала вод (самой его поверхности, мира вне ее и мира внутри нее), не говоря уже о движении смотрящего в это зеркало человека, мы предпочли не представлять письма Луция к Луцию в их «подлинном» римском облике, но сознательно привнести в них нечто, что не могло быть выражено тогда, придав этому нечто римский облик: не забудем, что в источник можно не только смотреть – из него можно также испить.
Письмо I
(Капитолийская волчица)
Lucius Lucio salutem9
Сегодня Капитолийская волчица10 снова смотрела на меня. Сегодня справляют Vinalia priora, праздник молодого вина11: новая, молодая жизнь обретает в этот день силу, обретает многообещающую молодость в новорожденной пьянящей влаге и во всем, что есть на земле. Сегодня девушки и молодые женщины
Кстати, именно красивого, высоко эстетического Апулея советует почитать перед смертью тем, кто решил приятно уйти из жизни по собственной воле, замечательный переводчик Апулея на русский язык и не менее замечательный русский поэт Михаил Кузмин. А чтобы замкнуть до конца этот смысловой круг, упомянем, что наивные египетские песенки, которые читал в Риме другой Луций (Письмо X), удивительно напоминают одно из стихотворений «Александрийских песен» Михаила Кузмина.
Не известно, идет ли речь о знаменитой бронзовой статуе предположительно VI в. до н. э. – произведении греческого или этрусского искусства, находящемся ныне в Museo dei Conservatori в Риме. С XV века эта статуя стояла на холме Капитолии (в том же столетии изваяны дополняющие ее теперь фигуры младенцев-близнецов Ромула и Рема), тогда как ранее (по крайней мере, с Х века) она находилась в Латеране. Цицерон (Против Катилины. III, 19; О ведовстве. I, 20; II, 45) сообщает о статуе волчицы с Ромулом и Ремом на Капитолии, которую поразила молния в 63 году до н. э., т. е. за 10 лет до описываемых событий.
