судеб, – прошептала Инес.
– Я не совсем понимаю.
– Делаю ставку, что судьба, которую ты сломал, даже близко не сравнится с половиной судеб, представленных в этой номинации. Но ты, мой дорогой, и сам это знаешь. Ты же не хотел побеждать в этом году?
Архитектор промолчал: Инес действительно слишком хорошо его знала.
– Можешь не отвечать. И можешь игнорировать тот факт, что каждый второй в этом зале ненавидит тебя или остерегается. После реформы эмоций мы мало чем отличаемся от людей, мы терпеть не можем конкуренцию.
Инес откинулась на спинку стула, продолжая пристально смотреть на Архитектора. Архитектор же, обладая одним из самых блестящих умов, никак не мог понять, к чему Инес начала этот разговор.
– Ах, – вздохнула Инес и вновь наклонилась поближе к Архитектору, – ты так и не понял, что твоя репутация честного архитектора, все твои принципы и любовь к человечеству были уничтожены на этой сцене несколько минут назад. Победитель в номинации «Сломанные судьбы» не может быть яростным защитником человечества.
Инес взяла со стола бокал с вином, недопитым предыдущим соседом Архитектора по столу, сделала глоток, утончённо встала и направилась к выходу из зала.
Архитектор перевёл взгляд с её уходящей фигуры на знакомые лица за соседним столом, которые то и дело поглядывали в его сторону и перешёптывались, повернул голову в другую сторону, где другие лица ещё более нескромно поглядывали на него. Слова Инес стали для него откровением, определённого рода «эврикой», которая сделала окружающую картинку более чёткой и понятной. Архитектор опустил голову на коробку, где прикованный к постели Лев Анатольевич смотрел в потолок совершенно пустыми красными глазами.
В груди у Архитектора болело так, словно в ней просыпается вулкан, выжигая всё вокруг и сотрясая землю. Эта боль была не от осознания окружающей действительности, а от понимания, что самое человечное, что он может сделать, – это выключить тумблер в маленькой коробочке. Он аккуратно сунул коробку в чемодан, скрепя сердце отодвинул защитную панель, просунул руку внутрь механизма, нащупал крышку, под которой находился маленький тумблер, и с полной уверенностью и ожиданием облегчения перещёлкнул крохотную железную ручку. Где-то внутри коробки погас маленький красный экран, скрытый от посторонних глаз, где-то посреди маленького города, оправляющегося после войны, у Льва Анатольевича наконец-то остановилось сердце.
ГЛАВА 2. СОВЕРШАЯ РЕВОЛЮЦИЮ
Здание Бюро архитекторов медленно отдалялось, оставаясь позади Архитектора: он брёл по аллее, сгорбившись так, словно его чемоданчик стал в разы тяжелее. Его шарф свисал до земли, цепляя листья и грязь, пиджак был застёгнут не на те пуговицы, а волосы взъерошены, словно он только что проснулся. Но, что важнее всего, его лицо стало другим: взгляд устремился под ноги, уголки рта расплылись и устремились вниз, подтягивая за собой щёки. Как удивительно может постареть лицо за считаные секунды: Архитектор часто наблюдал, как меняются лица
