планы в тайне. Они видели меня лишь однажды: пригласили в цирк сына с девушкой, чтобы взглянуть на его избранницу.
И резюме было такое: почему у нее нету носа? Они всей семьей отличались крупными и очень крупными носами. А мой «клювик», которого я стеснялась, оказался отсутствием носа.
Разумеется, я им не понравилась, тем более что Сашина школьная подруга, с которой он встречался до меня, была дочерью председателя Совета министров СССР. А я – дочь нищей учительницы из пригорода.
Мы подали заявление в загс и месяц или два ждали росписи и штампа в паспорте, который узаконивал наши отношения и разрешал заниматься сексом легально, без стыда для меня стать опозоренной девушкой, потерявшей невинность.
В кавказских республиках после свадьбы выносили на обозрение всем гостям простыни со следами крови. Каких только россказней об ухищрениях брачующихся и родственников не ходило тогда в народе… Наша свадьба была тайной – в присутствии трех друзей и маминой молодой подруги как представителя взрослых. Не обошлось без стрессов. Мой жених сильно опоздал, и мы уже бог знает что подумали: «Из-под венца – какой скандал!»
Оказалось, что мама и папа, предвидя роковой поступок сына, спрятали его паспорт, и он перерыл все шкафы, устроив такой бедлам в доме, что бедные родители, вернувшись домой, сразу поняли: случилась беда!
Отпраздновали бракосочетание в шашлычной у Никитских ворот, куда мы со студентами иногда заходили, налегая на приносимый заранее черный хлебушек с горчицей и солью, заказав на всех одну-две порции мяса. Праздновали впятером или вшестером. После штампа в паспорте я привезла мужа домой, в ближнее Подмосковье, в убогий дом, бывший коровник, где мы с мамой жили в одной комнате с небольшим роялем, а в крохотной кухне располагались рукомойник и печка. Ведро из-под рукомойника часто переливалось от бесконтрольности.
Спали на моем маленьком нераскладном диванчике, отодвинув сиденье вперед и положив в образовавшуюся дыру всякого разного.
Мама спала в этой же комнатке, но за роялем, занимающим ровно полкомнаты. Здесь и настигли нас родители сбежавшего сына – жениха, уже мужа. И его сестра. Все плакали и кричали. Мы, как затравленные щенки, жались друг к другу, выказывая единство и непреклонность решения.
Моя (уже) свекровь вопила, показывая рукой на закопченный потолок нашей комнатушки: «На что ты позарился?»
Мой (уже) свекор угрожающе махал пальцем перед носом моей мамы, обещая суд. Моя мать грохнулась в обморок, даже не сумев растянуться во весь рост по причине малой площади комнаты. Свекор вопил, что она притворяется и нарочно сводничала, чтобы заполучить их мальчика. Я рыдала, защищая маму.
Они уехали, разъяренные, а мы остались.
Жили впроголодь. Сашу выгнали из дома, мы месяц жили на вокзале и у друзей, спали в строящемся доме на полу; потом его простили, вернули его вещи и даже зимние пуховые кальсоны; он еженедельно ходил к родителям покушать, и я каждый раз с нетерпением ждала его возвращения,
