тот же день Андрей Семенович уезжал в Вологду. Осень уж настала. Того и гляди, морозы ударят, а до Вологды путь не близкий. Хорошо, что плыть по воде – Вычегдой, а потом Сухоной.
С почетом проводили старика. Не одна родня, а и настоятель соборный, и «лучшие люди»[17] вычегодские. Иван кланялся ему в ноги, благодарил за науку, посулил все исполнить, про что дядюшка говорил.
Наутро Иван велел позвать к себе брата.
Долго ждала Анна Ефимовна мужа. Наконец Максим Максимович вернулся, сел на лавку и голову опустил.
– Ты чего, Максим? – спросила она. – Аль ругал тебя за что Иван?
– Не. Не ругал.
– А чего звал-то?
– А на Пермь чтоб ехать.
– Чего? – Анна даже с лавки вскочила. – Да ты в уме, Максим? Кому ехать-то?
– А нам, Анница.
– Да не может того статься! Максимушка! – сказывай ты мне по ряду, чего говорил-то тебе Иван. Ну, как пришел ты к ему, чего он сказал?
– «Чего рот разинул, дурень?»
– Hy?
– Ну, закрыл я, Анница.
– Ну, сказывай, чего памятуешь.
– Про Пермь он тут поминал. И про первопутку. И про голубей. На санях, мол, по первопутке.
– Пошто про голубей?
– Ладно уж. А он?
– Ох, Анница, не серчай ты на меня. Долго он говорил. Невмочь мне все по ряду сказывать.
– По первопутке, мол, голуби летят…
– Путаешь, Максим. Как голуби по первопутке! Припомни-ка ты.
– На санях.
– Э, брешешь, как так голуби на санях?
– То мы, Анница, про нас то!
– А? Чтоб мы по первопутке на Пермь ехали. Так, что ли?
– Так, Анница. Жить чтобы.
– Жить на Перми с тобой? И промысел ведать? – вскричала Анна.
– Так, Анница.
– О, господи, слава тебе! Неужли правда? Аж не верится! Господи, счастье-то какое! Ведь словно в темнице тут! Вот, недаром, знать, я про все Андрею Семенычу поведала. И про духовную, и про соль, и что промысел наш зорит Иван… Максимушка, родной, чего же невеселый ты?
– Истому жалко.
У Максима дрогнули губы, и он низко наклонил голову.
– Какого Истому? Чего ты, Максим?
– Богомаза.
– А! Что иконы пишет? А я и запамятовала вовсе. Там, чай, собор-то есть, Максимушка. Батюшка покойный сказывал – построил он в Чусовом, и иконы там есть. Помолиться будет тебе где.
– Не про то я, Анница.
– А про что ж? Скажи, не утай.
По щеке у него ползла слеза.
Анна подошла к Максиму и приподняла ему голову.
– Да что ты, Максимушка? Ну, скажи скорее.
– Серчать ты станешь.
– Да не, не буду. Радость ты мне какую принес. Веселая я.
– Истома меня иконы писать учил, – тихо сказал Максим.
– Ну?
– Начал я убиение царевича. Дмитрия писать…
«Лучшими людьми» называли тогда богачей, а бедняков – «меньшими».
