научаются!» – согласился Платон с доводом отца, по-своему сформулировав суть вопроса.
– «Сынок! А ты, оказывается, у нас философ!».
Со своей философией к жизни подошла и Настя. В этом году, чувствуя своё созревание, к тому же видимо где-то насмотревшись и наслушавшись подруг, она вдруг начала чистить пёрышки, задав неожиданный вопрос маме:
– «Мам! А почему ты ногти никогда не красишь?».
– «Ну, ты Насть, и даёшь! Мама же постоянно готовит еду, моет посуду, часто стирает руками, в огороде работает! Только у такой бездельницы, как ты, мог возникнуть такой вопрос!» – словно взорвался от возмущения брат.
– Ну, надо же? Какая, оказывается, у нас Настя дура!? – про себя ещё додумал он.
И Платон тут же вспомнил, как в другой школе дурачок Глухов, увидев в учебнике рисунок коренных жителей Индии, на весь класс радостно закричал:
– «Так Платон у нас оказывается Дравид!?».
Но иногда Платону попадались изворотливые дурачки.
– «А ты сравни три среды: воздух, воду и землю! Ты же в землю не проваливаешься?!» – спросил Платон, спорящего с ним Гену Донова.
– «Ну, почему же? – попытался тот поумничать, не зная, что имеет дело с пересмешником – Иногда проваливаюсь!».
– «Ну, если только от стыда!» – закончил Платон под смех стоящих рядом товарищей, вгоняя Гену в краску.
Многие ученики их класса хотели подтянуться до уровня Платона: кто в интеллекте, а кто в физической силе.
Желая набрать силу, друзья Платона Быков и Лазаренко ещё в сентябре записались в школьную секцию штанги.
– «Платон! А ты почему не хочешь штангой заниматься? Ты бы у нас был чемпионом! Мы с Володей говорили о тебе Игорю Павловичу, и он ждёт тебя в секцию!» – первым спросил Борис Быков.
– «А зачем мне это надо?! Слишком скучный вид спорта – фактически соревнуешься сам с собой! Борь! И потом у меня руки полностью не распрямляются, и мне никогда не будут засчитывать взятие веса над головой! Это у тебя руки выпрямляются аж в противоположную сторону!».
– «Да уж!» – согласился Борис.
Видимо Быков рассказал об этом Волкову, и тот после одного из своих уроков черчения, на которых Платон всегда блистал лёгкостью и скоростью изображения деталей в изометрии и диметрии, а также разрезов и сечений, попросил Платона оголить руки и выпрямить их.
– «Да-а! Судьи вес точно не засчитают! Жалко! Ну, надо же?!» – искренне сокрушался он, что возможно потерял потенциального чемпиона.
Но Платон, не ведая того, и вопреки своим желаниям, чуть было не стал потенциальным агентом иностранной разведки.
В начале декабря на Петра Петровича неожиданно вышел французский журналист Пьер Пуше.
Тот долго высиживал вечерами в их дворике на холоде, или прохаживался по Печатникову переулку, пока не увидел в двух правых крайних окнах на третьем этаже дома двадцать, зажёгшийся свет.
