и сходится там, внутри вздрагивающего лона…
А когда терпеть становится невозможно, Сергей втягивает ртом живущий собственной трепетной жизнью сосок, прижимает его языком к нёбу и прорывает плотину. Бедра Искоры приходят в движение: быстрые резкие рывки. Она словно пловец, поймавший гребень волны и несущийся на нем.
Лоно ее сжимается – аркан на шее пойманного жеребца…
Черный жеребец в соседнем стойле ржет и лупит копытами по стенке. Он чует и чувствует хозяина…
…И ничего не заканчивается, только начинается.
– Ты сама Лада… – шепчет Сергей, впитывая музыку, которую играют на его коже пальцы и губы Искоры.
– Ага, я Лада… и Фрейя… – Хриплый от недавнего крика голос проникает в Сергея. Голос – тоже ласка. Возбуждающая.
Сергей подхватывает ее под коленки, опрокидывает навзничь. Искора вскрикивает от неожиданности, и от этого вскрика, от нечаянного сопротивления пойманных в плен сильных девичьих ног у Сергея едва не падает планка. Плоть входит в плоть, как меч новичка. Резко и до упора.
Искора снова вскрикивает. Чуткое ухо Сергея ловит неправильность. Ей больно.
И контроль возвращается. И вместе с ним – дивное чувство единения.
Снова грохот. Успокоившийся было Мар вновь приходит в неистовство. Вместе с ними.
Но теперь уже не Искора, а Сергей ведет, держит на острие с уверенной властной силой, так же, как сжимает ее тонкие щиколотки, жестко, до боли…
– Не знала, что ты тоже так можешь…
Искора рядом. Сытая, полностью расслабленная кошка. Естество Сергея в ее руке, но в этом нет ни страсти, ни желания. Естественный, не контролируемый сознанием жест.
– Тоже – это как? – лениво интересуется Сергей.
Темнота наполнена запахом Искоры и его собственным. Они перебивают запахи конюшни и даже запах травы, на которой они лежат.
Сергею хочется пить. И, наверное, сполоснуться. Но так… Не особо.
А думать не хочется совсем.
– Чувствуешь… – говорит Искора.
Голос слабый, ленивый… Он – отдельно от девушки. Паучок, бегущий по поверхности воды, которой стало ее тело. То, что было недавно – это как рождение, жизнь, смерть и снова рождение… И она, Искора, – младенец, впервые увидевший этот мир. Слабый, беспомощный, но ничего не боящийся. И совершенно счастливый.
– Что чувствую? – спрашивает Сергей.
– Себя, меня… все. Все…
И засыпает.
Сергею очень хочется сделать то же самое, но он собирает волю в горсть, осторожно высвобождает славно поработавший орган из девичьей ладошки, заворачивает Искору в простынку и открывает соседний денник.
Мар тычется мордой, обнюхивает, фыркает.
– Стоять! – велит Сергей, перетаскивает в денник пару охапок сена, устраивает на нем Искору, накрывает поверх простыни ее же рубахой. Шелковой, однако.
– Стереги, – велит он Мару.
Теперь жеребец никого, кроме Сергея,
