и побуждали Эдварда в замешательстве скрываться от укоризненных взоров на задних улицах поселка, вместо того, чтобы свободно и независимо гулять в людской среде. Для обитателей этого небольшого поселения, казалось, все насущные житейские проблемы сместились в сторону, уступив дорогу единственной: опасный маньяк, отбыв срок в колонии за двойное убийство, вернулся в Петровск. Весть эта обрастала все новыми и новыми домыслами и кривотолками. Даже поговаривали, что он, как лютый и неуправляемый хищник, скрывается на Волчьих холмах и оттуда совершает дерзкие набеги на граждан.
Люди, которыми овладевал страх, безрассудно расточали сплетни в автобусах, очередях, при встрече со знакомыми, в разговорах по телефону, а иные из боязни стать пораженной мишенью для новоявленного маньяка вносили существенные коррективы в распорядок своей будничной серой жизни: перед сном они наглухо запирали на ночь все двери и ставни.
А что Эдвард? Он тщетно блуждал по маленьким пыльным улочкам, заглядывая во всевозможные фирмы и мастерские, даже напрашивался грузчиком на железнодорожной станции, но нигде с ним не хотели разговаривать насчет работы, и он всякий раз возвращался ни с чем в свою сарайную комнатенку или на Волчьи холмы. Он ничего не знал о существующих многочисленных преградах, выставленных человечеством между собой и Творцом, но прекрасно усвоил старую истину: две духовные силы управляют миром – Любовь и Ненависть, и их непрерывное единоборство создает общий беспорядок. “Для вас у нас ничего нет, – категорично заявили ему в телемастерской и, как в издевку, добавили: – Приходите через год”. И сказавший эти слова начальник мастерской Агафон Жмакин облегченно вздохнул, когда Эдвард ушел. Ушел с ощущением своей беспомощности перед реальным миром: поселок как-то сразу внес его в свой черный список.
И все-таки ему было разрешено смотреть на мир через незарешеченные окна. И все-таки это была свобода! Слово это звучало в висках, отдаваясь эхом в ушах, оборачивалось неопределенностью и непредсказуемостью.
С очередной попытки найти хоть какую-нибудь работенку он вернулся разбитым, заперся в сарайной комнате, растопил камин, чтобы прогнать сырость, заправил софу чистым постельным бельем, выделенным ему Миленой, прилег, уткнувшись носом в подушку. И тут почувствовал такую страшную усталость, что лежал не шелохнувшись. Непривычная обстановка комнатки, зажатой узкими коридорами, обретенная свобода и первые впечатления о ней – все это будоражило сознание и мешало заснуть.
Он утешал себя мыслью: в колонии его чувства не притупились, не ожесточились, и живое подтверждение тому – искренняя привязанность к Денису. И почему-то вспомнил Эдвард добродушного и проницательного Учителя, познавшего мир грез, – своего таинственного сокамерника. Это был глубокий старец, в облике которого сочетались строгая святость и доверчивость ребенка, а его улыбка с самого начала обещала дружбу. Ни у кого Эдвард не видел таких проницательно-выразительных ярко- зеленых глаз. С ним он погружался в тайны мироздания, ему он был обязан своими некоторыми знаниями о загадочных силах природы. Искренняя вера Учителя в Бога помогала старцу
