с советами не решалась. Потому что Кошка даже не посмотрит, что подруга, если невовремя сунуться ей под руку, отбреет так, что мало не покажется.
Соня вообще решила не подходить, стояла, привалившись к подоконнику, и наблюдала на расстоянии, хотя ей тоже было интересно, и ничуть не меньше, чем Силантьевой.
Тайник за плинтусом в одном из корпусов давно заброшенного загородного лагеря. Что там могло храниться?
Валя все-таки не выдержала, увидев, что усилия подруги наконец увенчались успехом, нетерпеливо воскликнула:
– Ну? Что там?
Но Кошкина не стала суетиться – нарочно, хотя даже издалека было заметно, как подрагивали от возбуждения ее пальцы и блестели глаза. Дорвала целлофан.
– И что? Тетрадка? И всё? – разочарованно выдала Силантьева.
Кошкина ухмыльнулась, скривив уголок рта, глянула на нее.
– А ты чего хотела? Золотой слиток? Кучу денег? Здесь?
Валя не смутилась, фыркнула:
– Ну и на фига вот это было прятать?
– А может, это чей-то дневник? – предположила Соня, подходя ближе. – Личный. А из тумбочки могли вытащить и прочитать.
Яна вскинула голову, уставилась прицельно, теперь уже на Соню.
– У тебя тоже такой есть? Записываешь, кто что сделал, чтобы потом настучать? Потому и прятать приходится?
– Да при чем тут «настучать»? – насупилась Соня. – Тебе бы хотелось, чтобы твои мысли кто-то прочитал? Или влез в вашу личную переписку? – Кивнула в сторону Силантьевой. – Как будто у тебя у самой мобильник не запаролен, чтобы никто зайти не смог?
– И что ты предлагаешь? – прищурилась Кошкина, демонстративно открыла тетрадь, наугад, но смотрела не в нее, а на Соню. – Не читать и назад засунуть?
Соня присела рядом с Кошкиной. Невольно окинула взглядом открывшиеся страницы.
А ведь, похоже, это и правда был дневник – листы в клеточку исписаны ровным почерком. Он словно кричал «Прочти меня», манил страницами.
– Если его до сих пор не забрали, оставили здесь, то, наверное…
– Тот, кто его писал, уже умер, – перебив, продолжила Яна.
– Да почему сразу умер? – опять возразила Соня, хотя и такое вполне вероятно, но думать о подобном совсем не хотелось. – Просто уже ничего не значит.
– То есть все-таки смотрим? – ехидно уточнила Кошкина, а Силантьева противно хихикнула, заявила:
– Да чего ты ее слушаешь. Сонечка просто вид делает, что такая вся правильная и возвышенная. А на самом деле…
У Сони сердце замерло и в животе стало холодно.
О чем это она? Чего приготовилась растрепать? Если у нее и есть свой секрет – а он есть, – не хватало еще, чтобы кто-то над ним смеялся и обсуждал. Особенно эти две.
Но тут снова вмешалась Кошкина, перебила теперь уже Валю, повторила с напором:
– Так смотрим или нет?
– А думаешь, там есть что-то интересное? – внезапно засомневалась Силантьева. – Точно ерунда какая-нибудь. – И произнесла с придыханием, закатывая глаза, пискляво и манерно: – «Обожаю Д. Он такой классный. Вчера по дороге в туалет мы случайно встретились взглядами, и я чуть не описалась от счастья».
Вот дура! Но Кошкина и теперь не стала выяснять, почему именно «Д.», перевернув сразу несколько страниц, открыла самую первую, наверняка надеясь увидеть дату и подпись. Но не нашла ни фамилии, ни даже имени, всего две буквы в уголке на внутренней стороне обложки – «А. В.».
Вот и думай что хочешь – вариантов куча. Да и год нигде не указан, только число и месяц.
Кошкина пролистывала страницы, ни на какой подолгу не останавливаясь, и чуть ли не зевала со скуки. Перевернула очередную, и сердце у Сони внезапно забилось быстро-быстро, и опять похолодело в животе, как при нехорошем предчувствии, а выхваченные взглядом слова словно вонзились в мозг.
«Здесь творится какая-то дичь!»
Кошкина с Силантьевой переглянулись и снова уставились в тетрадь. Яна, будто сомневаясь в реальности фразы, пролистнула на несколько страниц назад, потом опять вперед. Но слова никуда не делись, по-прежнему кричали, яркие и четкие, будто выжженные на белом фоне:
«Здесь творится какая-то дичь!»
– И что там творилось? – прошептала Валя недоуменно и настороженно.
И словно в ответ на ее вопрос с улицы донесся странный тягучий, режущий слух крик, что-то с силой ударило в оконное стекло. И почти сразу раздался новый крик, истошный, но уже вполне человеческий:
– Сюда!
