Рябцев. – Нас направили к вам из комендатуры на постой.
Через несколько секунд дверь открылась. По дороге сюда Николай почему-то представлял эту самую Сорокину как пожилую даму в очках и шали. Но это оказалась молодая женщина лет то ли двадцати пяти, то ли тридцати пяти – ее лицо видно было плохо. Но на плечах у нее лежала шаль. Правда, в потемках разглядеть что-то можно было с трудом. Небольшое освещение давал лишь огарок свечи в руке женщины.
– Проходите, – сказала Сорокина.
Она провела их в небольшую комнату. При неярком пламени офицеры разглядели комнатушку с двумя кроватями и еще какой-то мебелью, то ли тумбочками, то ли шкафами.
– Располагайтесь.
Голос у Сорокиной был негромкий, да и сама она была неприметной. Майору она казалась каким-то то ли призраком, то ли тенью: невысокая, закутанная в большую шаль, еле освещаемая огарком свечи.
– Спасибо, – поблагодарил он.
– Спасибо, – повторил вслед за ним Василий.
– Если что-то еще будет нужно, моя комната возле кухни. По коридору налево.
Пожелав постояльцам спокойной ночи, хозяйка так же неслышно и почти незаметно ретировалась. Коновалов поставил вещмешок у кровати, благоразумно решив, что разбирать в потемках вещи нет смысла.
– Теперь можно и отдохнуть, – словно бы самому себе сказал он.
– Ага, – согласился капитан и принялся расстегивать гимнастерку.
Николай решил не заводить разговор. Напарник был ему симпатичен, хотя майор не мог понять, взаимно ли это. То ли Василий по жизни был неразговорчив и нелюдим, то ли майор пришелся ему не по нраву. Но Коновалов доверял генералу Максимову: тот охарактеризовал капитана как человека опытного и надежного, на которого можно положиться. Порой складывалось ощущение, что Рябцев вообще не показывал никаких эмоций, словно они были ему не свойственны. Хотя что майор знал о его прошлой жизни? Они ведь ни разу не разговаривали по душам, их общение было чисто деловым, или, правильнее было бы выразиться, служебным. Да и знали друг друга всего ничего. Но при этом негативного впечатления Василий не производил, несмотря на свою скрытность и замкнутость. Да и подробности его личной или военной биографии генерал не раскрыл, лишь обмолвился, что Рябцеву довелось поработать и в немецком тылу. Возможно, этим и объясняется его неразговорчивость – Николай и сам проходил через подобное. И, как бы ни хотел это вспоминать, в голове невольно всплывали сцены из прошлого, когда он отправился на фронт и попал в разведку, о которой, конечно, знал лишь из прочитанных книг. То, о чем поведали миру писатели, разительно отличалось от реальности. Впрочем, их трудно винить: они писали о другом времени и о совершенно других людях.
Раздевшись, Рябцев коротко сказал: «Спокойной ночи» и растянулся на кровати. Майор посидел, раздумывая о предстоящем деле, но мысли путались, да и усталость давала о себе знать. Он тихонько лег, но сон пришел не сразу. Снова в голову лезли воспоминания. С трудом отогнав их, Коновалов
