я и посмотрела ей в глаза. Жесткость и необыкновенная чувствительность удивительным образом перемешались в этих карих глазах, которые продолжали внимательно изучать меня.
– Конечно! Нам не нужны пленники! Мы не станем удерживать тебя страхом, как это делал твой отец или запирать тебя под замок.
– Катюш, – заговорила Лена, – если ты хочешь продвинуться хотя бы на сантиметр в освобождении от твоей роли, то мы можем поговорить о счастье, о его природе. – Счастливо жить ведь нужно еще и уметь. Означает ли счастье, что ты можешь делать все, что захочется или накладывает обязательства по знанию законов жизни? – она потянулась за чайником и налила в чашки чай для меня и Гульнары, затем вышла на кухню за чашкой для себя и вернулась.
– А семья? Семья, Катя, смогла бы сделать тебя счастливой? Имеешь ли ты право затыкать свою дыру семьей? Другими людьми, мужем, ребенком?
Я сидела, словно оглушенная, а что-то внутри шевелилось в попытках защищаться.
– Только Бог может тебя освободить. Но свободу и счастье нельзя навязать…
Мои глаза метали молнии и сдерживать негодование было почти невозможно:
– Какой Бог? Вы о чем? Сколько раз я к нему обращалась, а он не дал мне ни семью, ни освобождение, ни счастье…. Теперь вот отобрал друзей.
Гульнара сидела вытянутая, как струна, а Лена потянулась к кофейному столику, на котором стоял чай, поставила чашку, потом неожиданно взяла меня за руку и тихо сказала:
– Катя, счастье – это процесс, впрочем, как и свобода.
А процессы требуют взаимоотношений – с собой, с другими людьми и только тогда, когда ты начнешь принимать все, как оно есть, всех – какие они есть – ты сможешь быть счастливой и свободной. – Ее глаза излучали доброту, а голос был таким тихим и твердым, что гул мыслей мне пришлось заглушить, чтобы послушать и понять о чем мне толкует эта женщина. – А все, что подавлено и бурлит у тебя внутри – начнет выходить, – она еще понизила голос и я поняла, что она завершила свою мысль.
– Откуда ты знаешь, что у меня внутри? – я выпалила этот вопрос и осеклась. Похоже эти люди слишком много обо мне знают. А может это просто компания сумасшедших? Я рассматривала этих двух женщин на предмет сумасшествия, как услышала:
– Мы не то, что ты думаешь! – промолвила Гульнара и вышла.
Я встала и под взглядом Лены подошла к окну. Когда-то из окна кухни на улицу выходил уличный холодильник и зимой там можно было хранить разные мелочи, а на ту часть, которая торчала на улицу раньше прилетали голуби.
Однажды я прикормила голубей крошками на этом холодильнике, а голуби обгадили холодильник и мне чуть не досталось от папы. Тогда я, из страха перед наказанием, хотела свалить вину на соседского мальчика – его не стали бы наказывать, но мама посоветовала признаться, ведь папа обещал, что не накажет меня. Я призналась тогда и навсегда запомнила это чувство облегчения, когда признаешься в чем-то, говоришь правду и знаешь, что не попадет за правду.
Я
