именно о таком муже, чтобы струны звенели не только в душе, но ещё и в тёмной глубине трусов, откуда я иногда ощущала зов, несмотря на внешнюю недоразвитость по женской части. В этом роскошном французе был класс и был секс, хотя слово это было тогда не в ходу, потому что в СССР, как известно, секса не было. Но французы, равно как и прочие итальянцы, обладали какой-то необъяснимой внутренней свободой и уверенностью в своей неотразимости, и даже квазимодо Челентано или медведь Депардье будоражили неизведанное, и внизу живота у советских женщин начинались сладкие качели. А вот в сталеваре Саше Савченко с улицы Заречная секса не было, он хорошо варил сталь и был Герой Социалистического Труда, но никак не герой-любовник. Не было секса в советском кинематографе ни у Ипполита, ни у Геши, ни тем более у Шурика.
Ещё я мечтала, что дома у меня будет чисто, уютно, в гостиной будет стоять стенка, во дворе красные «жигули», а на обед будет котлета по-киевски, свежая клубника и пепси-кола. Дети будут учиться в английской спецшколе, а сама я стану врачом-хирургом. Я никогда не буду пить, может, только бокал шампанского на Новый год. А ещё я буду летать на самолёте в Крым, к Чёрному морю.
Я ни разу не была на море и очень хотела съездить хотя бы в пионерский лагерь. Меня не смущали подъёмы и отбои, зарядка, пионерские линейки и обязательный смотр строя и песни. Мне плевать было на купания по три минуты, по свистку и под присмотром вожатых – зато я увижу море, можно ведь просто сидеть на берегу и смотреть на него. Но с морем не получалось никогда. Денег на курорты никогда не было, путёвок в лагерь тоже. Все путёвки доставались детям начальников, и о море можно было только мечтать. Однажды, правда, мама меня обнадёжила и сказала, что на заводе кто-то отказался от путёвки в пионерский лагерь на Азовском море, и, возможно, эту путёвку отдадут ей. Я с визгом подпрыгнула до потолка, бросилась перебирать летние платья и сарафаны и тут же затеяла стирку и глажку. Вечерами я ворочалась и думала, как оно всё будет – юг, море? Путёвки мне не досталось. Её отдали кому-то в бухгалтерию, и чья-то счастливая дочка отправилась на Азовское море. Не могу сказать, что была сильно омрачена или подавлена этим фактом. Конечно, я огорчилась, но уже понимала, что ни о каком равенстве и братстве, о котором мне без конца твердили в школе, не может быть и речи. Поэтому на юг поедет дочка бухгалтерши, а дочь посудомойки отправится в Подмосковье. Я ездила в лагерь под Звенигород, где в семь утра, продрогшая от холода и недосыпа плелась на зарядку и целыми днями маршировала и пела «Взвейтесь кострами». Ещё там был кружок мягкой игрушки, серая вермишель и туалет с дыркой в полу, куда я боялась провалиться вместе с пионерским галстуком.
Единственное, с чем я была категорически не согласна, так это с тем, что косноязычная диатезная дочка бухгалтерши хоть в чём-то лучше меня. Я была незаурядна, начитанна, уверена в себе и всё понимала про этих дур дочек. Они все хотели быть Констанциями, а я хотела быть Джулией Ламберт. Я рассчитывала в будущем заполучить
