тогда незаметно вышел из-под контроля и превратился в вольные художественные зарисовки, где за ширмой метафор и поэтических образов я скрывал от себя свою унылую и тоскливую жизнь. Бумага не вынесла бы столько бесполезной, скучной суеты и бледной пустоты, поэтому мне приходилось жульничать, хитрить и выкручиваться, чтобы контрабандой пронести и разместить на ее поверхности хотя бы жалкий клочок моих серых будней.
В этот же раз все будет иначе. Возможно, ежедневные записи помогут мне вскрыть причины моей художественной немощности, причины, по которым я не разу в жизни не довел до конца ни один текст, даже те, которые заканчивал. Надеюсь, дневник послужит посредником переговорах с самим собой. А мне нужен этот контакт, потому что другим я доверяю и того меньше.
Я подозрительный саботер, самовлюбленный, тщеславный лентяй, которому мир должен за один лишь факт моего существования. Все мои тексты кишат словом я. Я одержим я! Я скорее всего брошу ведение дневника, когда напишу достаточно о том насколько я хорош и как мерзкий мир ко мне несправедлив, как он мне должен вечный аванс, заочное признание или, как минимум, кроткое восхищение.
На самом же деле я криворукий, косноязычный графоман, в котором теплиться надежда на то, что это самобичевание поможет искупить творческое бессилие. Я все сильнее раскачиваюсь на скрипучих качелях то к фантазиям о собственном величии, то к горестному осознанию негодности и тупости. Я словно растение – высокое, но кривое, безобразно разросшееся и бестолковое, и что самое ужасное – искусственное. Я пластиковый фикус в торговом центре. Моя естественная среда обитания – поля пропахшей моющим средством плитки, где в кондиционированном воздухе кружится черная пыль.
Собственно, вот что я и хотел себе о себе рассказать, пока снова не сорвался в метафоры. Это болезненная привычка, навязчивое состояние. Кажется, я и двух слов не способен связать, не прикрывая срам грошовыми литературными трюками. Именно этот ментальный спазм и порождает во мне иллюзию того, что я писатель.
Справедливости ради, должен отметить, что я и на самом деле поражен вирусом написательства. В том смысле, что всю свою жизнь я что-то писал: то статьи для разных изданий, то рассказы. Но так и не преуспел в этом, ведь писать и дописывать – не одно и то же. Чтобы что-либо написать, надо иметь смелость. Я же всегда боялся и бросал – боялся заканчивать, не справиться, не осилить задуманное, боялся, что текст будет слишком формальным, пустым, заурядным, но при этом грязным, неуклюжим, замусоренный и, в конце концов, вторичным. Но больше всего я опасался оказаться графоманом. А текст станет живым свидетельством этому, он останется немым упреком, приговором, страшным секретом, известным каждому, кто его прочитает. Писать – значит саморазоблачаться. Но что делать, если не можешь не писать? Как предотвратить неизбежный позор, как свести с себя позорное клеймо? Единственный способ – это сдерживаться, обездвижить себя, творчески нейтрализовать, ради собственной же безопасности.
По этой
