же оказалась рядом с дочерью, оглядывая, ощупывая ребёнка и с тревогой поглядывая на меня.
– Все будет хорошо, – сказала я, усевшись с ногами в кресло. – Вы вовремя пришли. Ещё бы несколько дней, и девочке не помог бы и некромант. Так, сейчас забирай ее, и… – я пошарила в карманах, ища бумагу и пишущий предмет. На клочке из записной книжки я написала записку соседке, чтобы приютила постояльцев, и протянула женщине. – Вот. Пойдёшь из ворот направо, постучишься в первый же дом. Отдашь записку, скажешь, что от меня. Переночуешь там. Каждый час давай девочке лекарство, – я отодрала себя от кресла, подошла к шкафчику, достала оттуда маленькую бутылочку, вроде тех, в которых в аптеке спирт продаётся. Вернее, это именно она и была. Только без этикетки и без спирта. Внутри была настойка девясила, приправленного мятой и земляникой. Самое то, для изголодавшегося желудка. – Вот это. По одной столовой ложке каждый час! Запомнила? И ещё воду, – я протянула ей ещё одну бутылочку. На этот раз обычную, пластиковую, с обычной питьевой водой из ближайшего родника. – Утром придёшь ко мне, скажу, что делать дальше.
– Она выздоровеет? – с надеждой спросила мать.
– Это от вас зависит, – вздохнула я. – Всё, идите. Завтра все скажу.
Женщина покорно забрала дочь, ещё не смея поверить в чудо, и ушла. Я рухнула в кресло, завернулась в плед, свернувшись в калачик и… мгновенно вырубилась.
Мне снились заснеженные леса, горы и яркая, голубая луна. И странные, невиданные звери и птицы. И я тоже зверь. Какой? Не знаю. Но определённо зверь. С четырьмя лапами и хвостом! Я мчалась по заснеженному лесу, среди деревьев и звала кого-то. И слышала, что где-то далеко-далеко раздаётся ответ.
Проснулась от тихого ворчания, раздававшегося совсем рядом. Голос был низким, грудным, но определённо женским.
– Уйдёт от нас хозяюшка! Как есть, уйдёт! Ой, горе-то!
– Тише ты! – шикнул на него другой голос, мужской, басовитый. – А ну, как разбудишь? А в избе не прибрано, полы не метены! И печь не чищена! Встанет хозяюшка, и заместо завтрака будет пыль по углам гонять!
– И то, правда! – спохватился женский голос. И тут же по полу зашуршало, в печи заскреблось. – Да, ведь, зовёт её кровь-то! Эх!
– Что толку вздыхать? – буркнул в ответ мужской. – Будто это поможет! Верить надо. Авось, не оставит нас хозяюшка совсем-то. Здесь, ведь, дом её.
Я с трудом сдерживаю улыбку, а потом, резко открываю глаза. И вот теперь улыбаюсь, глядя на смущённых домовых, застигнутых врасплох.
– Утречко доброе, Тихон Шелестович! И тебе, Любава Суровна! О чем речь ведём?
– Дык, это… так, промеж собой болтаем, – не моргнув глазом врёт домовик. – Я, вот, Любушке-то говорю, мол, печь не чищена. Того и гляди, дымоход забьёт! Да-а!
Домовушка, под шумок, улизнула. Только веник по полу шуршит, подметает. До порога пыль домёл и в угол шмыгнул, словно не при делах. Но, стоило мне скосить глаза на веник, как и домовой
