только ряса. Зрелище больше соответствовало трактиру, а не монастырю.
– Не видишь света?
Мигель встряхнул Рино так, что тот клацнул зубами.
– …А сам тушишь свой огонь? Ждешь чуда от Господа, как от факира? Надеешься, что тот зажжет тебе факел без искры?
– Да что же я такого сказал, ну дай послушать! – не защищался Рино.
– Нет, ты меня послушай, – свирепел Мигель – незачем тебе свои же слова слушать. Прогнили они. Послушай мои слова и посей их семя в своей душе. Как блох дави, как паразитов, дави мысли свои.
– Какие мысли, о чем же ты?!
– Задуши любовь к себе ненормальную! Не люби себя, как будто ты последний человек и не осталось никого на земле!
– Да я же… я ведь не люблю, но как же так, ну, брат, объясни!
– Нет, Рино. Не пытайся выпросить объяснения. Я не стану тебе ничего доказывать. Не можешь верить в Бога – верь хотя бы мне! Ты, Рино, сам того не ведая, душишь веру свою в попытках объяснить природу бытия. Но есть вещи, Рино, в которые можно только верить. И в пять, и в десять лет, – при слове «десять» он указал на дверь. Я замер, – и в семьдесят. Мог бы жить ты тыщу лет, то тыщу лет бы верил. Ты слышишь?
Рино кивнул. Мигель отпустил брата и обошел стол.
– Ты веру «фонарем» назвал. Что ж, мило! Но не фонарь она. И место у нее – не во дворе стоять. Ты спутал глину с гончаром!
– Я все ж не понимаю, о чем толкуешь ты, о чем?
Мигель стоял на своем и ничего не объяснял. Поднял диктофон со стола и удалил записи.
– Брат мой, я люблю тебя. Ты многое повидал. Но не гордись ты, будто мир познал, не мотыльки мы – светлячки. Не мы огонь несем, а огонь несется в нас. Не пред собой светить, не путь свой освещать, как фонари у поезда! Не для себя горим, поверь: чтобы остальным светлее было! Всем тем, кто еще во тьме, всем, кто еще не зрел ни душой, ни телом! Войди, чертенок! – Мигель повернулся в сторону двери.
Я не знал, куда деваться. Зашел, медленно опустив голову. Мне было так стыдно! Не знаю, когда меня заметили, но явно не только что. Я зашел и встал у порога, дальше пройти не посмел.
– Там окно разбилось… – еле выдавил из себя дрожащим голосом.
– И что же ты молчишь, сорванец, пойдем скорей чинить! Наверное, в комнату уже целое озеро налило! Гроза вон как разбушевалась!
Мигель по-доброму взъерошил мне волосы и поспешил наверх. Рино еще какое-то время стоял со стеклянными глазами.
Потом встрепенулся, мотнул головой, как будто прогоняя наваждение, и бросил взгляд на меня:
– Ну, чего ты ждешь? Неси из подвала инструменты, а я принесу пленку. Пока так заладим, а утром привезем стекло.
Монах хлопнул в ладоши и потер руки:
– Эх, малыш, гроза-то как злится, ух! Уж верно кто-то Господа разгневал!
После подмигнул мне, улыбнулся и сказал:
– Но ты не бойся: детей Он
