style="font-size:15px;"> – Я приеду, – пообещал Фабер, зажмурился, применил усилия и сдернул пластинку. Стало легче. Делая губами упражнения, Фабер подошел к кровати и обнаружил, что его подушка раскрашена розовыми подтеками.
Он одевался, когда телефон зазвонил опять. Восемь десять – Фабер застегивал часы на руке.
Писатель Лев Иванович Пискунов – псевдоним Велис Уин – очень обрадовался, застав его, «ведь обычно в полвосьмого вас уже нет дома!» – и так далее, так далее.
Фабер переключился на другой телефон, нажал кнопку динамика, и зычный голос великого писателя разнесся по спальне, обволакивая ее, как заблудившийся туман. Лев Иванович Пискунов, став известным писателем, избавился от суетливости и быстроты речи, жестикуляции и мимики. Теперь он говорил очень медленно, добиваясь значительности длинными паузами, голос иногда понижал – в особо важных, по его разумению, местах, лицом был неподвижен, улыбался скупо и как бы по принуждению, руки занимал предметами – ручкой, журнальчиком, зажигалкой. Он не смог избавиться от привычки грызть ногти, поэтому прятал обкусанные пальцы. Фабер сидел на кровати, завязывал шнурки и прислушивался к пульсации крови под верхней губой – при наклоне головы вниз десна болела больше. Он так ясно представил себе высокого рыхлого Льва Ивановича – его редкие белые волосы, затянутые сзади в хвостик, белые брови, бесцветные глаза, почти всегда полузакрытые, как будто он дремлет, двигающийся во время разговора нос уточкой, – что даже быстро оглянулся.
– Поэтому я счел необходимым привлечь вас, Климентий Кузьмич, в качестве арбитра по нашему спору. Учитывая значение, которое я придаю конкретной сцене с апельсином, призываю вас к снисходительности и нахожусь в полной уверенности, что именно этот скрытый прием сексуального возбуждения зрителя добавит ритма фильму, кстати, с моей точки зрения, весьма посредственному и оторванному от высокой художественности романа.
– Лев Иванович! – перебил писателя Фабер, обнаружив, что без пластины слова даются легче. – Я не поменяю режиссера, если вы к этому ведете.
– Боже упаси! – понизил голос до шепота Лев Иванович. – Мне достаточно будет того, что вы хотя бы намекнете ему о необходимости прислушиваться к автору сценария.
– Пока что ни одна статистка не смогла раздавить апельсин промежностью.
– Проза жизни, ну какая же проза! – заметил на это писатель. – Полное отсутствие воображения у режиссера, ну мне ли объяснять, как достигается ритмика ирреальности в кино! А если бы он снимал фильм про женщину, превратившуюся в бабочку, ему с таким примитивным подходом пришлось бы перепробовать всех женщин планеты на предмет окукливания и отращивания крыльев!
– Не понял, – забеспокоился Фабер, – это из сценария?
– Это образ, метафора! – взвыл Велис Уин, превысив допустимый барьер повышения голоса. – Пусть снимет отдельно это самое… и раздавленный апельсин, он же специалист, он знает, как это делается!
Климентий
