в одну минуту Кики нюхала снежный клочок травы, а в следующую я уже оказалась подключена к проводам, иглам и мониторам, лежа в одиночестве на больничной койке в полном недоумении.
Все случилось неожиданно. Как гром среди ясного неба.
Раньше я никогда не задумывалась над этой фразой. Гром среди ясного неба, синее море, серо-голубые грозовые облака. Сапфиры синие, как и синяки. Птицы, черника, цветы.
Незабудки.
Я срываю еще два розовых лепестка.
Забыл.
Не забыл.
Услышав тоску в моем голосе, мама поворачивается ко мне, убирая руки с занавески.
– С Кэллаханом все в порядке, дорогая. Он правда… пытается.
– Пытается?
В моем тоне вместо обвинения слышится недопонимание. Потерянность и метания.
Что это значит?
Он пытается завести свой мотоцикл и приехать навестить меня?
Или зарядить телефон, чтобы позвонить мне?
Или же он пытается заставить свои ноги идти, чтобы добраться до меня?
Нет, нет, ничто из этого не имеет смысла, однако все это правда.
Прошло две недели.
Две недели без него, две недели размышлений над тем, волнует ли его вообще мое состояние.
– Люси… он считает себя ответственным за случившееся, – преподносит она мне. – Это тяжелый груз. Он пытается разобраться с этим и найти в себе смелость, чтобы встретиться с тобой.
Я сглатываю, поднимая голову к потолку и глядя на яркое, резкое свечение больничных ламп. Ему не обязательно видеться со мной, однако мне нужно посмотреть ему в глаза.
– Он не виноват в произошедшем. Я больна, мам. С самого детства. Рано или поздно это должно было случиться.
Я срываю больше лепестков из ярко-зеленого стебля, и те медленно парят над моей накрахмаленной простыней.
– Ты рассказала ему, что умираешь?
Пауза на последнем слове заставляет меня повернуться к ней, и я замечаю, как отчаяние отражается от флуоресцентной лампы. Мама выглядит бледной и исхудавшей. Цвет ее глаз приобрел более синий оттенок, чем обычно, поразительно напоминающий мой.
– Да. – Я нервно сглатываю.
Пусть и было неправильно говорить это – особенно так холодно и жестко, – однако я поступила правильно.
Это очевидно.
– Люси… – Мама со вздохом произносит мое имя, почти так же, как Кэл. Интонация пронизывает слово, скручивая слоги в узлы. – Зачем ты рассказала?
Я не могу смотреть на нее. Свет слишком яркий, раскрывающий правду. Я вижу лишь ее опустошенность. Потолок менее приветливый, поэтому я сосредотачиваюсь на пузырьках, оставшихся после покраски.
– Ему нужно было узнать правду. Он хотел больше, чем я могла ему предложить.
Больше, но не все.
Однако… даже это больше ощущалось как много.
Больше украденных поцелуев, больше чувственных слов, прошептанных на ухо. Больше
