неказистый слоеный торт, что испекла вчера от скуки и задумала делать омлет с копченой колбасой. Пока она возилась, Евграф сказал Василию, забавляясь сдержанно:– Никогда к плите никогда не подхода… Ну, я имею в виду, к кухонной, хех… А это ее что-то потянуло…, – даже когда Синегуб говорил о чем-то приятном, лицо его все еще оставалось похожим на каменную маску.
– Уже большой становится, вот ей сколько сейчас?
– Четырнадцать два дня назад исполнилось.
– Да? Ой, как же быстро растут чужие дети! Так и не скажешь! Как по мне, на лет одиннадцать выглядит.
– Маленькая…
– Она так дома у тебя и учится?
– Да… А где же еще? Нечего ей куда-то ходить… Пусть дома сидит.
– Хах, как поется то там? Не ходите, курочки, за реку, иначе пропоете “ку-ка-ре-ку”?
– Далеко ей еще до “ку-ка-ре-ку”…
– Это ты так думаешь… Я тоже так думал… А она раз – и уже по парням!
– Так у вас и мамаша бесшабашная…
– У вас ее вообще нет…
Молчание…
Тертый покашлял немного, оглянувшись по сторонам и оценив висли на хрустальной люстре, а потом вновь стал раздражать тишину голосом, похожим на кашель:
– Вы с ней какие-то упыри, ей богу, Евграф, – посмеялся Василий, – из жилища почти не выходите, да все гробы да страшилки.
– Если бы не мои гробы, ты бы сейчас по всему Златоглаву колесил, следователь, – съязвил Синегуб в ответ.
Василий ухмыльнулся и откусил немного от торта. На усах его остались ароматные крошки. Лилька же разложила наконец омлет по тарелкам, поставила чашки и тоже уселась за стол:
– Как вам, дядь Вась?
– Масла полно положила, столько масла… У меня, поди, печенка отвалится!
– Она у тебя отвалится потому, что ты водку хлещешь, а не от торта. Верно, Лилька?, – подмигнул ей отец. А та звонко рассмеялась…
А на дворе весна зрела, постепенно превращаясь в лето. Изба синела, красуясь обшарпанной резной отделкой, похожей на узорчатую салфетку. На крыше сидело ворон с дюжину – они любили особо этот дом, хотя расхищать им здесь было особо то и нечего, так как Евграф сажал лишь розы в теплице, но зато круглый год его потребителям была обеспечена благоухающая цветочная постель.
Трава на дворе зеленела, все больше наливаясь соком: она наряжалась ранним утром, словно девица на выданье, в перламутровый жемчуг, а днем – меняла его на золотую фату, подаренную самим солнцем. Издалека доносился запах сирени, которая распушила грозди, как сахарную вату и, как сахарную вату, местные дети ее поедали по лепесточку, ища тот бутон, из-за которого обязательно исполнится желание.
Проще говоря, денек был славный, да вот только Синегубы, не обращая внимание на лучезарное небо, снова прижались ближе к землице.
Проводив Тертого в его назначенный путь, Евграф спустился в подвал, задумав скорее начать работу. Помещение для
