нежно-нежно, в глазах обоих – слезы в уголках. Она улыбается – так чисто, ведь этот босоногий чернопятый мальчуган – ее счастье. Он смущается, он первый раз дарил цветы, он очень боялся, что ей они не понравятся, но ребячье сердечко да ветер не дали ему опомниться.
– Спасибо! Мой любимый… – Тихий голос женщины, шум яблони за окном, запах угольных стен печи.
Ее сынок тает в ее объятиях. Он – еще ребенок, еще юный, еще маленький мальчик, которому ветер и солнце нашептали на ухо про желтые лепестки.
Какая же она, эта женщина – его мама?
Она пахнет яблоками и молоком, она улыбается тихо, беззвучно теплом, ее глаза видят многое – прошлое, будущее, все. В ее волосах тонули его маленькие ручки. В ее руках – тонких длинных пальцах… тонула вечность, время сыпалось песком, а нежность и ласку не исчислить, не унять. Ее голос – полон любви. Ее слова – всегда как-то попадают сразу за грудную клетку.
Чтоб не разреветься от охватившей его нежности и любви мальчишка отворачивается, гундосит и хрипит: «Пить хочется, мам», и подходит к раковине. Поворачивается ручка. Тонкой струйкой тянется холодная сырая вода. Он пьет, перегнувшись через край, на цыпочках, наклонив голову в сторону. Вкус – ледяного железа в жаркий день. Вкус памяти. Вкус детства. Напившись, мальчуган оборачивается к маме, которая с тревогой и заботой смотрит на него: «Она же ледяная!»
– Ну, мам… – И тут сердце не выдерживает, мальчик бросается к матери, берет ее руку и целует ее. Поцелуем любви. Поцелуем преданности. Поцелуем счастья. Она, конечно, опешив, не убирает руки, но затем, через секунду, опомнившись, становится на колени и целует сына в лоб.
– Не, надо мой мальчик, не надо! – улыбается она.
– Почему?
– Щекотно…
Слово. И тут же образ. Чувство. И тут же память говорит, что было так – бессчетные лепестки желтых полевых цветов играли в догонялки с ветром.
Флейта
Когда все предметы, все явления, все существование вокруг прямоходящего существа, смотрящего на всю эту безымянность уставшими, голодными, пораженными холодом в самые зрачки глазами, не имели слова, которое послужило бы наименованием, названием, именем, когда мир не мог быть представлен теми, кто окружает нас сейчас, было кое-что, что является для всего бывшего и будущего на этой земле вечным, – солнце. Солнце поднималось высоко над, казалось, непроходимой чащей леса в местечке, которое через каких-нибудь сорок тысяч лет будет названо прекрасным французским словом, что на русский будет переводиться как «северо-восточный ветер в долине». Солнце било в глаза. Все знают, что старик солнце видел все, и время подарило ему силу – такую, с которой ему нечего бояться. Кроме собственной усталости, наверное. Кроме нее одной. Но в то время, в тот жаркий, пестрящий красками лесов, цветов, запахов и чистоты день, солнце
