– наступи Чибису на мозоль, то хоть калёным железом его жги – от своего не отступится. Полтора года назад по приморозку запрягал норовистого Вольного, тот взбрыкивал, не давался. Чибис, вспылив, хлестнул супонью по лошадиной морде. Гордый жеребец, вздыбившись, рванул, понёс, – постромки отлетели, но Чибис успел схватиться за вожжи. С версту Вольный галопом волочил Чибиса по смёрзшейся кочковатой дороге. Наконец, остановился у фермы. Сбежавшиеся бабы ахнули, запричитали – вместо Васьки Чибиса увидели что-то бесформенное, кровавое. Чибис был почти без памяти, но пальцы по-прежнему железной хваткой сжимали вожжи, волочи его ещё версту – не разожмёт. Неделю после того Чибис отлёживался и домашние, а вместе с ними и рассудительная фельдшарица с коровьими добрыми глазами, изошли от чибисовой матерщины. А когда боль совсем донимала, Чибис на весь большой дом голосил блатные песни.
Да, быстро подвернулся час расплаты и Чибис не был бы самим собой, если бы упустил его. «Твари вербованные, схватите у меня сегодня горя…», – голова работала спокойно, превращая увиденное и услышанное в план действий. Сплавщики шли вверх по течению Сони, а в километре отсюда по этому берегу стояла изба, в которой обычно останавливались сплавщики во время прогона моля и окатки. Ясно, и эти там остановятся. Из отрывка разговора Чибис понял, что прошлую ночь они не спали, разбирая затор, а следующий лес пойдёт по реке где-то через сутки. Так что всё ясно: через пару часов эти твари, заглотив по стакану на рыло, и наоравшись песен (поскольку за спиной у одного была гитара), будут дрыхнуть, как убитые, – хоть режь их, хоть жги. При этой мысли у Чибиса даже челюсть стала подрагивать от предвкушения.
Что он сделает, как отомстит, – Чибис пока не знал. Мелькнула подленькая мысль забрать все деньги и ценное, что подвернётся, когда уснут, но эту мысль Чибис тут же отогнал. Бывали в Керже кровавые драки, пьяные мстительные разборки, но воровство – никогда. На селе и замков-то ни у кого не было, уходили из дома хоть на день, хоть на неделю, – просто приставляли к дверям любой батог наискось: знак, что дома никого нет, и всё. И даже сейчас, когда понаехало пришлого народа за длинным северным рублём – не запирались, поскольку пришлые, хоть и жуликоватый порой народец, тянуть руки к чужому боялись: поскольку в глухих этих краях весь Уголовный кодекс помещался в одной строке: закон – тайга, прокурор – медведь. И действовал этот закон с завидной неотвратимостью.
Взрывы хохота, доносившиеся из обиталища сплавщиков, только разжигали нетерпеливую злобу у Чибиса. Он – в похмельной тоске, голодный, жалкий, униженный; те – молодые, здоровые, сытые, пьяные, и наверняка не помнят уже, что сегодня утром в грязь втоптали его, Василия Чибисова, душу. «Да, душу, – повторил себе, всё распаляясь, Чибис, – душу мою в грязь втоптали, твари бешеные. И заплатят…».
В избе стихло. Чибис весь подобрался и потихоньку двинулся к становищу, держа наготове увесистый сук, что подобрал, когда шёл вслед за сплавщиками. Но когда до избы оставалось шагов тридцать, он ясно услышал
