по-видимому, следует, что у пещерных людей не было религии. Мне кажется, нельзя судить о глубочайших движениях души по тому, что кто-то рисовал на скале с неизвестной нам целью. Может быть, легче изобразить оленя, чем религию; может быть, олень – религиозный символ; может быть, символ изображен где-нибудь ещё, может быть, символ этот намеренно уничтожали. Словом, могли случиться тысячи вещей. Но что бы ни случилось, логика не позволяет сделать вывод, что у первобытных людей не было религии. В конце концов и в наших пещерах можно найти надписи. Правда, наука не признает их древними, но время сделает своё дело, и если учёные не изменятся, они смогут вывести немало занимательного из того, что нашли в пещерах недавнего двадцатого века. Например: 1) поскольку буквы нацарапаны тупым лезвием или гвоздём, в нашем веке не было резца, а следовательно, и скульптуры; 2) поскольку буквы заглавные и печатные, у нас не было скорописи и малых букв; 3) поскольку складывались они в непроизносимые сочетания, наш язык был сродни гэлльскому, а ещё вероятнее, семитскому, не изображавшему гласных на письме; 4) поскольку нет причин полагать, что надписи эти – религиозный символ, наша цивилизация не знала религии.
Кто-то утверждает, что сама религия возникла постепенно и породила её совокупность нескольких случайных причин: страх перед природой, перед вождём племени, сны, священные обряды, связанные с воскрешением зерна. Я совсем не уверен, что можно сводить живое и единое явление к трём мёртвым и не- связанным. Представьте себе, что в одном из увлекательных рассказов описано неведомое нам чувство, сильное как первая любовь, за которое люди умирают, как умирали за родину. Мне кажется, мы пришли бы в замешательство, узнав, что оно сложилось из привычки грызть ногти, роста налогов и радости автомобилиста, превысившего дозволенную скорость. Мы не сможем связать эти три явления и вообразить чувство, связывающее их. Ничуть не легче связать воедино сны, жатву, вождя и явления природы. С таким же успехом можно сказать, что поэзия возникла из обычаев приветствовать наступление весны и вставать на заре, чтобы послушать жаворонка. Действительно, многие люди ударяются в поэзию весной, и никакая смертная сила не может удержать их от воспевания жаворонка. Но только определённый вид сознания чувствует поэзию жаворонка и весны. Сознание это – человеческое. Корова не проявляет наклонности к стихам, хотя слушает жаворонка много чаще, чем поэт. Животным не приходит мысль о поэзии. Собака видит сны, но религия столь же чужда ей, как психоанализ. Есть вероятность, не противоречащая логике, что мы встретим корову, которая постится по пятницам. Быть может, насмотревшись смертей, она сложит скорбный псалом, быть может, она выразит в торжественном танце надежду на загробную жизнь. Быть может, она поклонится созвездию Пса. Трудно доказать, что то или иное невероятно, однако чутьё, называемое здравым смыслом, подсказывает, что животные ничего этого не сделают, хотя и весна, и смерть, и сны знакомы им не
