Матвеевичем всё было иначе. Холод не пугал, но и не пускал близко.
– Решили заглянуть в моё будущее? – спросил он, потому что я молчала дольше всех приличий. Я улыбнулась и покачала головой:
– Я не провидец, я медиум. Иголку в стоге сена найду, только если она нужна кому-то из духов.
– Духов, значит.
Ах, эта ироническая улыбочка! Ну ничего, господин незнакомец, когда-нибудь и вы в них поверите!
– Можете сомневаться сколько хотите, только не издевайтесь. Мне хватает соседей, которые думают, что я ведьма. С чего бы Розовскому присылать такой роскошный букет, Маша ведь всего служанкой была?
Фёдор Матвеевич кивнул:
– Служанкам такие букеты и не присылают.
Я нахмурилась, вглядываясь в цветы. Воздух вокруг них стал ходить ходуном, мир сжался до клочка кладбищенской земли… На меня дохнуло чёрным смрадом.
– Он был там, – просипела я, отгоняя запах. Со стороны могло показаться, что ко мне оса пристала.
– Где?
– В доме, – я закашлялась и отступила от могилы ещё дальше, сняла перчатку и коснулась подвернувшейся под руку берёзы.
Впечатление духоты медленно отступало. Кончики пальцев царапала кора.
– Он был в доме, от цветов тот же дух.
– Дух? – переспросил Фёдор Матвеевич. – И что он вам сказал, дух?
– Ах, да не тот дух, что с изнанки, а запах! Не смотрите так, вы не почувствуете. Он был в доме в день убийства. От всей комнаты разило, как сейчас от роз.
Он смотрел на меня, решая, достойна ли моя болтовня доверия, и я вдруг вспомнила кофейную гущу, вновь попыталась заглянуть под туман, но меня лишь окатило сизой росой.
Он интересовал меня, этот господин. Не полицейский, но аристократ. Что заставило его вечно бороться со злом? Я наконец сформулировала для себя то, что просилось со вчерашнего дня.
Он был как вечный странник. Вечно бежал – очевидно, что за кем-то, но возможно, что и от кого-то.
Пока Фёдор Матвеевич перебирал в голове поводы для веры и недоверия, рядом со мной вырос безликий, как молочный суп, господин и протянул мне конверт и одну белую розу.
– Госпожа Ванда, это вам, – поклонился и всё держал конверт с цветком на вытянутой руке.
Я приняла их и сквозь перчатку почувствовала тепло. Возьмись голыми руками – обожглась бы. Чёрный смрад заливался в легкие и начинал клокотать в горле. Едва вручив мне послание, человечек ушёл.
Я бросила розу на снег без всякой жалости. Раскрыла конверт, от которого уже не метафорически запахло душным одеколоном.
Любезнейшая Ванда!
Наслышан о ваших способностях. Хотел бы сам узреть их – завтра, в Великую Среду, в доме на Пречистенке в десять вечера.
Платон Розовский.
Меня подхватила под руку Глаша. Зачастила, как птица: фью-фью-фью.
– Барышня, Ванда Иванна, что это с вами? Опять обморок?
Я
