чехле. Оттуда извлекается темно-зеленый костюм (тоже чей-то подарок).
Вся съемочная группа теснится в проходе с софитами, камерами и каким-то загадочным серебристым предметом, свернутым в рулон. За окном монотонно скользит уходящая к горизонту мокрая степь. Бурая трава, голые деревья, полустанки, косой дождь. Все это услужливо подхватывает отлетающая даль и где-то позади полотна, должно быть, складывается в холмы Среднерусской возвышенности.
Загадочный предмет оказывается ковриком из алюминиевой фольги. Его вешают в купе на стену, напротив А.И. Она преобразилась, помолодела, костюм ей к лицу. Включаются лампы. Полусвет осеннего дня в купе сменяется ослепительным солнечным, отчего бегущая за окном степь становится еще мертвенней, печальней.
В самый разгар беседы в монотонный гул колес вонзается лавина звука.
На встречном пути – товарный. Цистерны вытягиваются в черную грохочущую трубу. Звукооператор морщится. А.И., ничего не замечая, продолжает развивать свою мысль. Ее просят повторить, что-то нужно перезаписать, она недоумевает.
Режиссер доволен интервью (и поныне не знаю, сохранились эти кадры в поезде или нет). Вообще-то цистерны в этот день ломают все наши планы. Поезд уже давно должен был подъезжать к Феодосии, но мы стоим, не дотянув какую-то сотню километров до крымского перешейка. Говорят, впереди авария.
И вот мы трогаемся. А спустя час или больше наблюдаем следующую картину: поваленные набок цистерны, вывороченные колесные пары, ремонтные рабочие в оранжевых фартуках поверх телогреек меняют исковерканные рельсы.
Уже на закате подъезжаем к Коктебелю. Сизо-дымчатые силуэты гор, персиковый тон неба. И пронизывающий ледяной ветер. А.И. всматривается в их абрис, узнавая и называя: Сююрю-Кая, Святая, Кара-Даг.
– А вот там, видите? Вглядитесь получше. Узнаёте?
И уже победоносно и в то же время радуясь, что открывает мне глаза:
– Максин профиль!
Конечно, я читал об этом и в повести Марины Цветаевой «Живое о живом», и в «Воспоминаниях» А.И. тоже читал. Но увидеть своими глазами, как природа гениально угадала, обрезав ту часть горы, которая смотрит в море так, что получился профиль Максимилиана Волошина – массивная Зевсова голова – да еще созданная с такой точностью… В это трудно поверить, пока не остановишься, ошеломленный сходством.
Наши комнаты по соседству. В корпусах пусто – не сезон. Говорят, летом здесь бурлит жизнь: пишут романы и крутят романы, в каждом номере стрекочут пишущие машинки. А сейчас лишь ветер шуршит сухой листвой, и где-то неподалеку в рано упавшей темноте ритмично повторяющийся тяжелый гул. И пахнет оттуда морем.
К ночи вокруг фонаря начинает кружить крупный снег, словно это Север, а не Крым.
А к утру вся южная зелень под снегом, и все звенит льдом.
Анастасия Ивановна осторожно ступает, опирается на мою руку и вдруг ахает: вчерашние бархатные
