style="font-size:15px;"> Установка памятников политическим героям советского времени продолжает традицию, начатую возведением конной статуи Петра I90. 5 ноября 2016 года Владимир Путин в присутствии высшего духовенства произнес речь на открытии двенадцатиметрового памятника на двухметровом постаменте. Этот памятник работы современного скульптора Салавата Щербакова изображает Владимира I, причисленного к лику святых великого князя киевского, который в 988 году принял христианство и считается крестителем Руси. Владимира, правителя Киевской Руси, Путин называет «собирател[ем] и защитник[ом] русских земель», а его политические и религиозные достижения восхваляет как образцовые (намекая на сродство между двумя Владимирами)91. При всей своей противоположности торжественное открытие этой статуи святого неподалеку от кремлевских стен, с одной стороны, и начавшийся после распада Советского Союза демонтаж памятников впавших в немилость коммунистических тиранов – с другой принадлежат к единому контексту «веры в памятники».
Если для защитников коммунистического прошлого свержение этих памятников стало ударом, то для идеологии тех, кто больше не стремился прославлять революцию, оно означало избавление, заодно позволяющее забыть о советской истории насилия. Флиге рассказывает об обхождении с демонтированными памятниками, которые были выставлены в парках скульптур в качестве туристических достопримечательностей, с целью исторического назидания (или же для неисправимых почитателей). Так произошло с Марксом, Лениным, Сталиным, Дзержинским. Последнего вернули было на прежнее место на Лубянке перед печально известным зданием органов госбезопасности, где происходили пытки и убийства, но затем снова демонтировали. Кое-где памятники Ленину и Сталину так и не убрали – они по-прежнему стоят на видных местах в целости и сохранности, заставляя террор выглядеть нормой, обыденностью прошлого. Определенный официальный статус получили памятники известным художникам, писателям, ученым, инженерам, высокопоставленным военным, которые пали жертвами политических репрессий. После посмертной «реабилитации» они стали социально приемлемыми, а их память теперь можно чтить92. Несмотря на обилие выдвигаемых отдельными группами коммеморативных инициатив, особенно в 1990‑е годы, о которых подробно рассказывает Флиге, в вопросе о культуре памяти, которая может быть принята широкой публикой в долгосрочной перспективе, общий тон ее феноменологии памятников пессимистичен. Она сознает, что скоро не останется выживших, никаких очевидцев и современников. Исторические знания о терроре и ГУЛАГе остаются, по ее словам93, фрагментарными, широкие массы осведомлены об отдельных случаях, чья бессвязность, однако, мешает пониманию событий в целом. «Тема советского государственного террора находится на периферии массового исторического сознания и практически отсутствует в „большом историческом нарративе“». Она добавляет, что
Устанавливались и памятники или бюсты национальным поэтам, прежде всего Пушкину, художникам и композиторам. Ежегодное собрание в память о кончине смертельно раненного на дуэли Пушкина, когда люди терпеливо толпятся на морозе перед его петербургским домом на Мойке, принадлежит к этим мемориальным ритуалам наряду с посещением квартир, домов, усадеб поэтов, композиторов и художников.
О культе личности в случае с Путиным см. анализ Евгения Каблукова: Практики конструирования культа личности Владимира Путина в современном русском медиадискурсе // Slavia. 2016. № 85. С. 166–181. Каблуков выделяет две «номинации»: Путин как «национальный лидер» и «Путин как Россия», т. е. Путин отождествляется со страной: «Есть Путин – есть Россия»; обе номинации используются в качестве формул.
Такие памятники выдающимся жертвам снабжены надписями с именами и датами жизни, лишь в редких случаях также указана их судьба (расстрел или лагеря).
