О… Уже как больше недели я провел, не смыкая глаз. Плохо дело, дрема схватывает, словно удав. Титаник… я не стану нагружать твое сознание. Все и сразу слишком трудно воспринять. Завтрашним днем я расскажу тебе о главном, а пока что отправлюсь в мир своих грез.
– Да, – ответил пароход. – Но не составит ли тебе труда ответить на последний мой вопрос?
– Лишь последний! – согласился родственный лайнер.
– Скажи мне, брат, – проговорил Титаник, – что есть то, о чем ты предпочел умолчать до завтрашнего дня?
– О, это касается твоего положения и статуса в аристократическом обществе, – сказал Олимпик. – Но тебе лучше об этом не думать. Слишком много мыслей могут помешать сну. Да, я бы посоветовал заняться тем же самым, чем буду занят я. В конце концов вечер рано или поздно настанет и тогда уже точно не обсудишь насущное.
– Но я думаю, что отойду в мир снов немногим позже, – ответил пароход.
– Уверен ли ты в этом? – сперва удивился лайнер, но потом понял, что только что пробудившийся брат попросту не мог уснуть, как бы не старался. – Да, мне все ясно. Что ж, в таком случае можешь поразмышлять, осмотреться и привыкнуть к земным небесам. Эти занятия могут оказаться полезными, пока ты находишься на верфи.
Напоследок Олимпик, видно, засыпая, промолвил:
– До завтрашнего утра! Не задерживайся на долгое время!
Титаник лишь хмыкнул, желая что-то сказать. Но сказать или попрощаться он так и не решился, потому что был еще слишком робок. Что эта странная робость, что волнение на душе все же были интересными чувствами, и даже они казались пароходу приятными. А еще интереснее эмоций была интрига, что смог развести Олимпик, подобно пламени. Они оба относятся к аристократическому обществу, хоть тот и не сказал этого напрямую! Ведь брат самый настоящий интеллигент, без споров! Он умен, его язык – спокойный ветер, прекрасный и чистый английский; натура его плескалась в золотых волнах, но душа знала, что есть братская любовь! Младший пароход, видя все эти качества у Олимпика старшего, загорался все большим желанием саморазвития.
Титаник отвлекся от раздумий, так как понял, что чрезмерно сильно мыслит о родственнике. Развеяв думы, он перевел взгляд от брата к окружающей среде. Ничего вокруг не изменилось в течение их разговора: ветер все также пел в окнах прогулочных палуб, выходя из них со свистящим звуком; густая вода с бирюзовым оттенком по мере отдаления все больше поглощала в себя пасмурный свет. Она колыхалась, словно рябь, без волн. Ближняя суша, распластавшаяся у воды, представляла собой некую рабочую организацию, и на порт данное место однозначно не было похоже. Не составляло большого труда вспомнить свои догадки и понять, что место это носило очевидное название: «верфь». Состояла она из небольших зданий, дорог и сухого дока, в котором и отдыхал Олимпик. Трубы того возвышались в затянутое небо; такое широкое и далекое небо! Оно дарило ассоциацию с океаном – бескрайним и прекрасным, таким близким, но и одновременно
