и звал обратно. Но Охватов бежал, оскальзываясь и оступаясь на грязной дороге, и не сразу услышал голос патруля.
– Стой! Стрелять буду! – прокричал патрульный и, коротко брякнув затвором, выстрелил.
Пуля в свистящем росчерке прошла совсем низко, и Охватов неосознанно присел, боясь шевельнуться и неприятно чувствуя, как похолодела, стала чужой кожа на голове. Из темноты вышли двое и, не дав Охватову толком распрямиться, заломили ему руки, больно ударили прикладом между лопаток и повели к станции. Никогда еще Охватову своя жизнь не казалась такой постылой и решительно ненужной.
– Дезертировать, гад?!
– …Заячья твоя душа!
Охватов молчал всю дорогу, уже только у самых путей, сознавая, что ему все равно не поверят, вяло сказал:
– Жена у меня в поселке… Хотел проститься.
У дощатого мосточка через канаву встретились еще двое, и в свете приближающегося маневрового паровоза патрульные и Охватов узнали командира полка подполковника Заварухина, который переводил по шаткому и ослизлому настилу маленькую женщину.
– Ну все, Музушка! Все. Иди. Не мокни больше. Иди, чтоб я был спокоен. Мне пора.
Женщина всхлипывая прошла мимо и растаяла в дождливой темноте. А Заварухин подождал, пока поравнялись с ним бойцы, остановил их:
– Что это?
– Дезертира поймали, товарищ подполковник.
– Какого полка?
– Отвечай, из какого ты полка? – крутанул заломанную руку Охватова патрульный.
– Из вашего… Что ты руку-то?.. – вскрикнул Охватов и перегнулся назад, чтобы облегчить боль.
– Отпустите его. Как ты оказался там?
– Жена, говорит, в поселке, – отвечал все тот же патрульный, становясь по стойке «смирно» перед командиром полка.
Охватов, разминая руки, теперь только увидел, что оба патрульные в плащ-накидках, с поднятыми капюшонами.
– К жене пошел, выходит? – сказал Заварухин. – Проститься?
– Так точно, товарищ подполковник.
– Постой, постой! – Заварухин осветил фонариком залитое дождем, бледное лицо Охватова с посиневшими от холода и страха губами. – А где твоя винтовка?
– В вагоне, товарищ подполковник.
– Идите, товарищи бойцы. Оставьте его.
– Есть, оставить!
От мосточка двое ушли к поселку, а двое – к составам, последние вагоны которых слабо мигали размытыми красными огнями.
– Старшиной роты кто у вас, Пушкарев?
– Так точно, товарищ подполковник, Пушкарев.
– Он что же, Пушкарев-то, отпустил тебя?
– Никак нет. Кто в такой спешке отпустит?
За будкой стрелочника рельсы круто изгибались к составам, и красные огни хвостовых фонарей мертвенно-тускло отражались в мокрой
