нам не скоро доберутся. А самолеты летают.
– Ночевать, хозяюшка, у вас можно будет?
– А почему ж нельзя. Располагайтесь. – Пока Клепиков и Охватов раздевались, с кухни доносился плеск воды и молодой голос: – У нас редко бывают чужие-то. Вы, наверно, курите? И курите на здоровье. Мама у нас больны, а очень любят, когда табаком пахнет. У нее сына в армию угнали. Бывало, в избе так накурит – темно станет. Я бранюсь, а мама хоть бы словечко. «Что вы, мама, ему ничего не скажете?» – «Недолго-де уж ему жить с нами». И правда… На окне коптилочка стоит, так вы ее засветите.
Охватов в углу на подоконнике нашел пузырек с жестяным кружочком, поставил его на стол и зажег. Бледный язычок пламени трепетно осветил рваную клеенку на столе, вдруг почерневшее окошко и большую связку лука над ним. Углы в избе совсем отемнели, только при входе на кухню блестел цинковый подойник.
Клепиков начал разбинтовывать свою руку, а Охватов выложил из мешка на стол продукты, взятые у парашютиста. С кухни вышла хозяйка – молодая, широкобедрая, с большими черными глазами, влажными и блестящими.
– Да тут у нас солдаты! – обрадовалась она, и глаза ее приветливо сузились. – Мамонька, а к нам солдаты. Милости просим.
Она округлыми и спорыми движениями отстегнула булавку от ситцевой кофточки на груди, вытянула ею фитилек горелки и более пристально оглядела сперва Клепикова, а потом Охватова.
– Что же ты, молодой-то такой, а уже солдат?
– А ты где видела, чтоб солдат был не молодой? – вместо Охватова ответил Клепиков.
– Да нигде не видела. Но этот уж совсем молодой.
– Он молодой, да ранний, – продолжал Клепиков. – Молодой, а уж успел повоевать. Раненые мы с ним. Я вот отвоевался.
Клепиков показал хозяйке разбинтованную трехпалую руку и оживился еще более:
– Слава тебе господи, вроде затягиваются. Но надо в госпиталь.
– Вам, может, чем помочь? – Хозяйка озабоченно подошла к Клепикову.
– Чем ты мне, дорогуша, поможешь? Ты лучше чайку дай да укажи местечко на ночь.
– Местечко – вот же, вся хата. Где полюбится, там и лягайте. Откуда ж вы к нам?
– Из-под Сухиничей.
– То-то и гремит там. Неуж он до Сухиничей дошел?
– Дошел, стал быть.
– Обожжется, окаянный. А ты, молоденький, что все помалкиваешь?
– Он оконтужен по ушам, – продолжал разговор Клепиков, зубами затягивая узелок на забинтованной руке.
– А у меня муж постарше его, а такой же все, тихий да бессловесный до жалости.
При этих словах хозяйка подошла к Охватову, как ребенка, погладила по волосам и прижала его голову к своей груди. У солдата перехватило дыхание от дурманяще-сладкого женского пота и густого запаха мыла, воды и утюга, которым пахла свежая кофта. Он в ответ, не думая, обнял ее за талию.
– О-ой, дядечка, гляди-ка, как сдавил, – дыхание остановилось!
Она
